– Заходят волки-то?

– Да прям рядом логово.

– А куда это ты уходитьсобрался?

– За сто верст отсюдаесть Глубь-трясина...

– Знаю-знаю.

– Вот туда иду.

– Да что ж там делать-тобудешь? Место гиблое, топкое.

– Монастырь строитьбуду.

– Что?! – после долгой паузыиспуганно спросил преосвященный. – Я не ослышался, отче? Или шутишь?

– Нет, ты не ослышался,владыко, да и не пристало мне шутить.

– Тогда объяснись. Чтоза решение немыслимое? Что за напасть на тебя напала?

– Нет, владыко, ненапасть, мне явился мой небесный покровитель, святитель Спиридон, и он повелелмне идти в Глубь-трясину и строить там монастырь его имени, последнее прибежищедля гонимых и страждущих в страшные времена, скоро грядущие.

– Да ты еще ипророчествуешь! Ты не просто умом повредился от уединенной жизни. От гордынитакое пустынножительство. И ясно теперь, кто тебе явился!

– Нет, владыко, не бесмне явился, я это твердо знаю.

– Много берешь на себя,отче, ты не Антоний Великий.

– Я знаю, что я неАнтоний.

– Запостился ты, отче, непо силам крест на себя взвалил. Беспредельна хитрость бесовская. Он, лукавыйпоганый, науськивает на непосильные подвиги, потрафляя гордыне нашей, духовниквелит пятьдесят поклонов класть, а бес нашептывает – делай двести... А помнишь,как одному древнему подвижнику аж в виде Христа самого явился и говорит:"Иди в город: там епископ умер, один ты достоин", а тот и пошел, якослепец, да и – в пропасть!

– Знаю я, владыко, из"Отечника" примеры скорбные падений.

– И упорствуешь в своембезумном решении? Ты надорвал свои силы, постник, ты поражен лукавым, ты никудане пойдешь, не будет на твое безумие моего благословения.

– Спаси тебя Господи,владыко, с меня достаточно благословенья святителя Спиридона.

– Ну что ж! Коли такотвечаешь, вольному воля. Глубоко увязшему в трясине бессмысленно подаватьспасительный шест, вместе с ним утонешь... Из чего же ты там монастырьсобираешься строить? Из тины, из ила?

– Не знаю, владыко: тоне моего ума дело; святитель Спиридон все устроит.

– А зачем ты ко мнепришел?

– Сказать о том, чтосказал. Прости меня, владыко, молись обо мне, грешном.

И старец ушел отархиепископа. В тот же день он собрал вокруг себя семьдесят человек строителей.И кого тут только не было: и простолюдины, и дворяне (один даже графский сын),и монахи, и крестьяне, и фабричные, и солдаты – всех сословий, профессий ивозрастов. Собирал он их по какому-то своему наитию, всем говорил одно и то же– идем со мной строить монастырь в Глубь-трясине; и все, к кому он такобращался, следовали за ним без лишних разговоров. И солнечным сентябрьскимутром, под Рождество Богородицы, собрались они все на опушке у Большого бора идвинулись гуськом вслед за старцем к Глубь-трясине. Их молча провожала стаяволков, неподвижно стоявших у пещеры старца. Так вошли они в Глубь-трясину ипопали на глиняный остров.

– Из этой глины мы будемделать кирпичи, – сказал старец, – а вот здесь выроем колодец, в который уйдетвода Глубь-трясины.

Несколько дней спустя кдеревне Болотной, примыкавшей с юга к Глубь-трясине, подъехала карета и из неевышел архиепископ Алексий. Всполошившиеся нежданным высоким визитом, жителидеревни никак не могли взять в толк, о каком старце и о каком строительствеспрашивает преосвященный. Вот она, Глубь– трясина, как была, так и есть,накрытая шапкой зеленоватого тумана, шаг один с мостков – и нету человека, нетпрохода через нее, все она поглощает, все тонет в ней.

Вздохнул архиепископ,покачал толовой, перекрестился и уехал. Несколько раз он еще приезжал;постоит-постоит, поглядит на трясину, повздыхает – и назад. Так и не услышалвнешний мир, войной и зарождавшимися распрями занятый, о строительствемонастыря в самом сердце Глубь-трясины; архиепископ Алексий и все прочие виделивсе то же марево над зелено-коричневой страшной гладью да дальний лес с другойстороны, Большой бор, а оттуда и смотреть было некому.