К лету 17-гомонастырь-невидимка стоял на месте Глубь– трясины. Рядом рос и плодоносилроскошный сад, а со стороны деревни к стене примыкал огород. Через него ибежали к монастырю обе Оли и полковник. Есть и кладбище свое, где похоронилискончавшихся за эти годы строителей, остальные все приняли монашество...

– Откуда ты все этознаешь, а, Оля-маленькая? – спросил поручик, когда очнулся от ее рассказа.

– А отовсюду. Каккурочка по крупичкам.

– Что-то много умерлотолько. Целых пятьдесят пять человек. Уж больно много.

Оля пожала плечами:

– Так Бог судил.Главное, наверное, в своей жизни сделали, что ж еще... А знаете, архиепископАлексий тоже здесь.

– Да ну?! И... и как онисо Спиридоном?

– Да что же такого можетбыть у них? Преосвященный молчит с тех пор, как сюда попал, келью не покидает,плачет и молится. Он же у нас не беженец, он приведенец.

– Как?

– Его сам отец Спиридонпривел из тюрьмы.

– Это как же?

– А как апостола ПетраАнгел – за руку мимо стражей.

– М-да... Чудно все этои... страшно.

– Опять вы!

– Не буду, не буду, япросто растерян.

– А вы найдитесь. О чемвы думаете?

– Я думаю... Япредставляю звонок в мою дверь, и на пороге я вижу старца Спиридона, и он говоритмне, мне тому, пятилетней давности, – идем строить монастырь в Глубь-трясине.М-да...

– А вы бы пошли?

– А ты?

– Не знаю.

– Наверное, потому к нами не пришли. И никогда никто уже не придет.

– Теперь мы сами сюдапришли.

– Да, пришли – на готовенькое.А вот если... все бы откликнулись, а! Какой-бы монастырище отгрохали! И всеневидимы для этих.

– Если бы всеоткликнулись, наверное, и строить бы не понадобилось. И этих бы не было, –Оля-маленькая вздохнула по-взрослому и сказала затем совсем уже по-детски: – Асейчас скоро обед будет, – и указала на вытянутый деревянный дом на холме, –там кухня и трапезная.

– Так меня ж накормилинедавно, Оля-маленькая.

– Ну и что ж, все равнообязательно пойдемте. Посидите, посмотрите. Здесь вообще-то каждый живет какхочет, кроме монахов, конечно, – у них устав. А давайте-ка вы руку ипойдемте... Да что вы все на стены смотрите, никто оттуда не появится.

– Все-то ты знаешь.

– Знаю, сама таксмотрела.

– Ну не тяни так, затобой не угонишься...

Ломило болью обожженное,изрезанное оконным стеклом, ушибленное лицо, но все забывалось от видазвонящего монастыря. Весь взвод на ноги поднял, однако дальше взвода не пошло,скрутили, затолкали в избу к ротному комиссару, старому приятелю. Ротныйкомиссар, старый приятель, носивший жалобно-воинственную фамилию Взвоев, принялсильное участие в сумасшедшем: и за плечи встряхивал, в глаза проникновенноглядя, и слова увещевательные говорил, и кулаком перед лицом обожженным тряс, иревольвером по столу стучал, и в помощь и в свидетели призывал и здравый смысл,и беса, и мировую революцию – все зря, упорствовал обожженный и отвечалстрастно:

– Да ну что ты на меняорешь, Взвоев! Нормальный я, но вот он, стоит, и не призрак он никакой, немираж.