– Харитон! – свистнул пронзительно. – Подь сюда!

Из‑за кустов вылез долговязый его собрат с жеваной гильзой от папиросы, зажатой между двумя рядами железных коронок, сработанных лагерным стоматологом. Шерифу он не понравился, пришлось его одернуть коротким рывком поводка, чтобы не испортил операцию.

– Тут мужик собаку на живодерню сдать хочет, – объяснил джентльмен. – Бывают они поблизости, не встречал?

Шаркая стоптанными кедами, консультант подошел на расстояние перегара, оценивающе поглядел на потенциальную жертву живодеров.

– Встречал, – ответил с просвистом туберкулезника. Потом посмотрел на меня, сплюнул: – Скажи этому садюге, пусть он лучше себя на живодерню сдаст! Пошли, на хрен, отсюда! Не надо мне его трехи.

Даже если он оттянул пятнашку за убийство, я к нему проникся уважением.

– Ладно, ребята! Стойте! – сказал, позабыв о заявленном лексиконе. – Это моя собака. Если вопрос действительно встанет о живодерне, я пойду туда вместо него. Гадом буду! Век свободы не видать! – Льдинки в глазах консультанта растаяли, но слезы еще не потекли. – Я ищу одного пса редкой породы курт‑зинг‑платц‑бурбон‑терьер. Он пропал сегодня на углу Девятой Парковой и Верхней Первомайской. Одна милая дама, его хозяйка, сказала, что, если я не найду его – завтра в полдень найду ее. В петле.

С этими словами я протянул джентльмену пятитысячную купюру. Нужно ли говорить о том, с какой скоростью она исчезла в кармане его смокинга?

– Так бы и сказал, – укоризненно посмотрел на меня консультант. – Значится, так, друг. Тут, было дело, они шерстили до праздников. Навроде Хозяин приказал очистить город от нас и от собак. Мы с Юриком сами вчера из Рязанского отстойника вернулись. А давеча поутру я видал такой фургон. Раненько, часу в шестом. Ме‑едленно так по Щелковскому ехал…

– Ты дело говори, – перебил казначей.

– Какое дело‑то? Чтоб кого замели – не видал, врать не буду. А из фургона лаяло – слыхал. И не одно.

– Как он выглядел, фургон этот? Грузовой, легковой?

– Легковой. Старый «Москвич» ижевский, каким мороженое возят. Я еще подумал: во гады!

– Это все? – спросил я.

– Все. У владельцев собак поспрошай, может, они в курсе?

– Хреновые дела, – сплюнув, констатировал джентльмен. – Болтаться бабе в петле. И у тебя, брат, нету возможностев – ну никаких. Крадут их теперь – кто на продажу, кто на пропитание, котлеты из них делают, шапки шьют. Для китайцев они навроде как для нас горькая, а китайцев теперь по Москве больше, чем собак.

Слушать об этих ужасах мне не хотелось, хотя я и знал, что живу во время развитого каннибализма. Поблагодарив детей подземелья и отказавшись составить им компанию, мы с Шерифом побрели по скорбному пути кавалера Бори дальше.

Недалеко от поворота на Парковую мне позвонил Каменев – он всегда звонит мне в это время, мы старинные приятели с полковником МУРа, который до недавней смены милицейского начальства прозябал в детективном агентстве «Альтернатива», а теперь вернулся в свою альму‑матерь с повышением в должности и звании.

– Привет, Француз, – раздался в трубке бас могильщика криминала. – Ты жив?

– Я же СТО‑летник, а прошло только тридцать четыре. Как ты‑то, все пугаешь мафию?

– Я пугаю, да она не боится. Что поделываешь?

– Трапезничаю. Шериф где‑то поросенка с хреном раздобыл.

– В то, что он хрен раздобыл, я еще, может быть, поверю. Обои поклеил?

– Поклеил. Ты мне помощь хотел предложить?

– Вроде того.