– Вы выиграли, – вульгарным голосом сообщила одна из девиц и отщелкнула окурок фиолетовым ногтем. – Вот здесь «РАФ» стоял, я воблу покупала.

– Очередь была?

– Была.

– Вы, случайно, там даму с собачкой не заметили? Рыжая с белым собачка на поводке, питбуль‑курц‑айзен‑шпиц? И дама в экстравагантном таком…

Все засмеялись, не смеялась только Нора. На лисьей ее морде было написано желание прокатиться в «фольксе» или, в качестве компенсации, стать свидетельницей моего четвертования.

Я молча переждал массовый припадок.

– Не заметила, – ответила девица.

– Тебе этой собачки мало? – развеселился «качок».

Мы с Шерифом пошли дальше, вспоминая о тех благословенных временах, когда могли позволить себе, не думая о последствиях, не общаться с несимпатичными киоскершами. Теперь же мы стали степеннее, мудрее и предпочитаем другие методы работы – ничего из того, что не отвечает главной цели, иными словами, «не входит в прейскурант».

К двадцати двум часам мне стало известно столько, сколько было известно в шестнадцать. Не густо. Похоже, я мчался со скоростью сто километров в час по показаниям спидометра велотренажера. Шесть часов, прошедших с начала моей бурной деятельности, ознаменовались подтверждением того, что существование Илоны и Бори в природе столь же достоверно, как и факт торговли вот на этом месте ворованной воблой из залетного «РАФа». Итак, Илона встала в очередь; зная, что восьмилетний Боря к бегам не склонен, отпустила его с поводка и велела ждать на углу. Когда стала подходить ее очередь, она полезла в крокодиловую сумочку, достала из нее толстый – должно быть, из кожи бегемота – кошелек с фотографией Бори, заменявшего ей кавалера… Какая‑то хамка вроде этой мороженщицы с фиолетовыми ногтями попыталась пролезть без очереди, завязалась перебранка, а когда Илона бросила привычный взгляд на Борю, тот уже мчался во всю прыть в направлении Верхней Первомайской.

Мы с Шерифом проделали весь этот путь. Я чувствовал, что начинаю перевоплощаться в свою клиентку. Последние пятьдесят метров мы пробежали со скоростью молодой дамы в длинном платье от Бехтерева, догоняющей свое счастье.

Совсем стемнело. Я отметил, что по ночам собак искать значительно труднее, чем в светлое время суток. Отчасти этот вывод опроверг мой друг: как только мы зашли за злополучный угол, он оживился, уткнулся в землю своим кирзовым носом и стал эту землю жрать с аппетитом представителя канадской диаспоры, вернувшегося на ридну неньку Украину полвека спустя. Я оттянул его, он прошел несколько метров и снова заметался, вырыл ямку, поднял лапу, чтобы не упал бетонный столб; постояв так, вернулся вдруг назад и снова прильнул носом к траве на газоне. Поскольку он поел, дело было не в случайно завалявшейся косточке. Такое беспокойное поведение могло означать, что кто‑то провел по этому газону течную суку.

На противоположной стороне я увидел большую белую собаку, которая, несмотря на позднее время, вывела на прогулку свою хозяйку.

– У вас мальчик? – издали крикнула она.

– Нет, у меня кобель, – ответил я. – А у вас?

– У меня… – она подумала, но все же не решилась назвать собственное чадо сукой, – у меня девочка.

Мы перешли через дорогу. Мать девочки оказалась женщиной лет пятидесяти в стареньком пальто и полусапожках, предназначенных для такого рода прогулок. Шериф к афганочке интереса не проявил, значит, на противоположном газоне наследила не она.

– Извините, – вежливо обратился я к женщине, – вы здесь неподалеку живете?

Вопрос ее насторожил.