– Кетчем.

– Это что за хреновина такая?

– Бои без правил. Дай мне сигарету.

Он дал ей «Приму», закурил сам

– Ты Решетников? – помолчав, спросила она.

– Решетников.

– А Кондратьев кто?

– Тоже я. Откуда тебе про Решетникова известно?

– Слышала, как Майвин по телефону разорялся.

Они молча докурили. Решетников безуспешно позвонил еще раз.

– Почему ты от него сбежала? – спросил он, когда пауза слишком затянулась.

В комнату неожиданно постучали. Решетников набросил куртку, чтобы скрыть пистолет, отворил. На пороге стояла полная женщина в черном платье с фартучком, какие носят официантки в поездных ресторанах.

– Вы просили крепкий чай? – спросила она.

– Я просил, – он забрал с подноса чашки с густым, почти черным дымящимся чаем. – Спасибо.

Она ушла. Решетников поставил одну чашку перед Илоной на тумбочку, другую – на журнальный столик и вернулся в кресло.

– Тебя удерживали там насильно? – продолжил, отхлебнув сдобренного какими‑то травами чаю.

– В последнее время, – ответила она неохотно.

– А раньше? Сколько ты жила с ним?

Она вдруг фыркнула, мотнула головой:

– Да не жила я с ним! Вообще ни с кем не жила! Чего ты привязался, кто ты вообще такой?

– Решетников, – ответил он. – А ты?

Она допила чай мелкими глотками, держа при этом чашку в ладонях, будто хотела согреть руки. Допила до последнего глотка, отставила чашку на тумбочку и, поджав под себя ноги, натянула на плечи большое ворсистое покрывало.

– Долго рассказывать, – произнесла, погрузившись в какие‑то свои мысли.

Решетников глянул на все еще стоявшие часы:

– Какая разница? Все равно нам некуда идти, пока не ответит Столетник.

Она посмотрела на него с нескрываемым любопытством:

– Ты что, знаешь его?

– Знаю.

– И где он?

– Разыскивает твоего папашу по поручению клиента.

Решетников еще раз набрал номер, послушал гудки. Теперь делать ничего не оставалось, только набирать номер и ждать, пока гудки кончатся.

– Мой папаша – горький пьяница, – заговорила Илона. – Может быть, он еще живет, может, пить бросил – не знаю. Я его вообще никогда не знала и видела только один раз, да и то когда мне было три года…

Решетников снова закурил, откинулся в кресле и стал слушать. Вначале ему все еще хотелось спать, а потом – нет: хороший чай отогнал сон, а может, и не чай вовсе, а

НЕВЕРОЯТНАЯ ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ МАРУСЕЙ КУЛАКОВОЙ ПО ПРОЗВИЩУ РОЖА.

…Отец!.. Кобель, алкаш! Все вы, мужики, одним миром мазаны, бить вас, козлов!.. Мать, наверно, его любила, страдала через него и тоже пить начала. Кассиршей была, чего‑то там протратила, ее турнули с работы, ну и началось. Сперва на базаре торговала, пьяная домой приходила что ни вечер, потом замуж за кого‑то собралась, да того прирезали в кабаке, а может, брехала – не знаю. Когда бабка померла, отняли у мамаши ее материнские права и определили меня в детдом – что‑то среднее между колонией и интернатом. Так эта мамаша, думаешь, ко мне хоть один раз пришла?.. Хоть конфетку какую в Новый год… А! Не хочу я о ней вспоминать. Живая или не живая, мне ее не жалко. Сперва мне в этом детдоме нравилось, только продолжалось мое «счастье» недолго. Счастье – оно ведь всегда относительное понятие, не так, что ль?.. По сравнению с конурой, где мы жили с матерью и бабкой – на самой окраине Семилук под Воронежем, – оно, конечно, ничего.