Обычно Шериф откликался на дверные звонки оглушительным лаем. Все парижане и собаки в квартале Дефанс еще, должно быть, помнят этот громоподобный лай.

Она позвонила еще раз.

«Отправились на пробежку, – подумала, послушав тишину за дверью. – А иначе что ж?.. По крайней мере один из них должен быть дома».

Но вот послышались быстрые, решительные шаги, и клацнула защелка с внутренней стороны. Сердце захолонуло, Валерия почувствовала, что вот еще секунда – и она упадет, обомлеет в родных объятиях, если только сам Женька не окажется, как он выражался, «в нокауте» от такого сюрприза.

Дверь широко распахнулась. В проеме выросла плечистая фигура незнакомого ей человека. Он грубо схватил ее за воротник пальто, дернул на себя, и она упала с заломленной за спину рукой, даже не почувствовав холодного прикосновения «браслета» к холеному запястью. Она хотела крикнуть, но рот залепили пластырем. «Сюда ее, паскуду! – послышалось из глубины. – Шприц, живо!»

Свет померк: на голову ей набросили мешок.

«Вот теперь все в порядке! – пронеслась в голове Валерии последняя мысль. – Здравствуй, свободная Россия!»

2

– Когда и как вы познакомились?

– Это имеет значение?

– Отвечайте, когда вас спрашивают! – Каменев был непреклонен и устрашающ, как рок; уж если он спрашивал, лучше было отвечать.

Зоя Шнырева еще не успела переодеться и сидела в своем серебристом плаще посреди квартирки на Минской улице в Филях. Муровец не пожелал до поры объяснять своего к ней интереса, да она и не настаивала – сидела бледная, испуганная, и лишь короткими вспышками возвращавшееся сознание того, что она свободна, а стало быть, «имеет право», позволяло ей выпускать коготки и обнажать острые беличьи зубки.

– Мы вместе учились.

– Вы? – удивился Каменев.

– Ну… я после школы, а ей уж двадцать шесть тогда было.

– Где вы учились?

– В Двенадцатом медучилище.

– Вы помогли ей устроиться в Серебряноборскую?

– Она мне. Мы когда‑то дружили с ее братом. До того, как… до того…

Каменев усмехнулся: знал почти наверняка, что имелось в виду под этой «дружбой» – спала она с Давыдовым, вот что! И знал, чего она не хотела, боялась или не могла выговорить. «Я с ним спала до того, как он сел в тюрьму» – вот как должна была прозвучать эта фраза полностью. Но и тогда бы она звучала фальшиво, ибо спала с Давыдовым Шнырева и после его отсидки – когда он снисходил до этого сам.

– Куда она уехала? – сдерживаясь, спросил Каменев.

– Я не знаю.

– Знаете, Шнырева!

– Вы же ее провожали на Савеловский вокзал, – вмешался Нежин, полагая, что перекрестный допрос сэкономит время.

– Я ее не провожала. Я была на дежурстве… – заговорила она тише, чем требовалось, чтобы ее слова расслышали.

– А зачем вы ездили на вокзал, Зоя Алексеевна? Она должна была вам что‑то передать? Или вы ей?.. – вежливо спросил Нежин.

Шнырева дрожащими пальцами провела по лицу, словно совершала намаз, попросила воды, чтобы выиграть время и придумать, как не навредить подруге.

– Она позвонила мне…

– Когда?

– Утром…

– Врете! – снова повысил голос Каменев. – Еще не знаю зачем, но врете. Позвонила она вам в десять часов вечера, а не утром.

Она отпила, стуча беличьими своими зубками о стакан:

– Вы же все знаете, – разрыдалась, – вы же все сами знаете, зачем спрашивать?.