– П‑пр… редуп‑преж‑жда‑ли, – вырвалось сипение из моего бедного горла.

– Предупреждал, что пожалеешь о своем появлении на свет?

– Я и т‑так… ж‑жалею… – честно признался я.

Большой рост имеет свои плюсы и свои минусы. Плюсы заключаются в том, что человеку большого роста все люди кажутся лодками с налипшими на донья ракушками, которые нужно счищать перед тем, как плыть в революцию дальше. А минус двухметроворостого в том, что, когда он оказывается позади таэквондиста третьего дана, его мошонка находится точно на расстоянии резко выброшенной ребром назад ладони. Земной поклон Бугая я встретил киковым прямым ударом стопы, по‑корейски именуемым «ап‑чаги». Думаю, что слово «менты!», всколыхнувшее вечерний квартал, было его последним – остальное он договорил травматологу Склифа – в присутствии следователя.

Лично меня он перестал интересовать еще до того, как, взмахнув руками, навзничь упал на асфальт: в освещенном отрезке улицы неожиданно возник прохожий, которого я бы принял за случайного, если бы он сам не дал понять, что предупреждение Бугая имело к нему непосредственное отношение. Хлопнул выстрел, пуля прожужжала над моей головой, а когда я выскочил на улицу, белые «Жигули» уже сорвались с места и, миновав выезд из сквера, где стояла «шоколадка», устремились на восток по Щелковскому шоссе.

Стрелять в ответ я не стал, чтобы не будить Шерифа, но он проснулся сам, когда мы рванули в погоню с крейсерской скоростью сто километров в час, стукнулся башкой о плафон и стал лаять, упрекая меня, что я еду не то слишком медленно, не то слишком быстро. За перекрестком я. добавил до ста восьмидесяти, и расстояние между «шоколадкой» и «Жигулями» стало сокращаться. Назвать неизвестного стрелка гонщиком можно было с большой натяжкой – так, не выше первого юношеского разряда, – а «Жигули» хоть и хорошая машина, но далеко не автомобиль. При каждом торможении его заносило, светофоров он уже не видел – опоздал перед поворотом нажать на педаль, колеса проскользили юзом; чудом избежав столкновения с какой‑то иномаркой, он промчал по Хабаровской к Лосиноостровскому парку, но за Кольцевую, однако, не выскочил – опасался постов или вообще не знал, куда едет.

Я догонять его не спешил, держал дистанцию метров в сто пятьдесят, рассчитывая, что он успокоится и продолжит движение целенаправленно. Перед очередным поворотом он занял правый ряд, показал правый же поворот, а сам поехал налево – трюк, который я видел в кино в босоногом детстве. Преподав мне еще несколько уроков на тему «Как не надо делать», он свернул к Гольяновскому кладбищу и затрясся на колдобинах разбитого двухполосного тракта, лавируя между деревьями, что было явно противопоказано при таком мастерстве фигурного вождения. Мне было наплевать на «Жигули» – мои они, что ли? – но когда он, не вписавшись в поворот, выбрался из‑под обломков и стал стрелять, я рассердился не на шутку: кто же у Толи Квинта купит дырявую машину? Слава Богу, в пистолете кончились патроны и ни одна пуля не оставила на «шоколадке» следа.

Я остановился и распахнул пассажирскую дверцу.

– Поди подержи его, Шериф, – сказал напарнику, – а то заблудится.

Старый волкодав и скорохват, урча от удовольствия, убежал на работу в ночную смену. Огни Москвы оставались где‑то позади, слой черной, набрякшей ваты облаков плотно закрывал окно в космос, и заброшенный уголок густого парка, кроме моего фонарика‑авторучки, ничем не освещался. Я подбежал к стрелку‑водителю, когда основная частъ работы была уже сделана: Шериф держал в разинутой пасти его шею. «Давай, Столетник, соображай быстрее – откусывать голову ему или не надо?» – вопрошал его взгляд исподлобья.