Само собой, я не собирался осквернять Гольяновское кладбище, где был похоронен мой лучший друг Петя Швец, убитый такими же наймитами, как этот.

– Я слушаю, – раздался в наушнике старушечий голос.

У Рыжего в зобу дыханье сперло. Он нервно теребил ворот порванной рубахи, безмолвно шевеля губами. Пришлось прижать ствол плотнее.

– П‑передайте д‑для Да‑авыдова, – стуча зубами, шепотом сказал Рыжий: – Д‑двое во дворе и… трое в доме. Ее там нет… ее увезли в «Байкал»… эт‑то озеро такое…

Ствол придавил ему живот и уперся в позвоночник.

– Гостиница, – подсказал я сквозь зубы.

– Гостиница, – повторил он.

В трубке что‑то затрещало, я подумал, что это храпит старуха диспетчер, усыпленная скучной репризой Рыжего.

– Все записано, – неожиданно бодро доложила она после паузы. – Позвонит Давыдов – я ему передам.

Я спрятал трубку, вернул ему паспорт и деньги.

– Пошел в машину! – развернул за плечо и подтолкнул к «Жигулям».

Он покорно направился за овальным световым пятном; ноги его ступали нетвердо – трудно было поверить, что меньше часа назад он, размахивая заряженным пистолетом, бежал от меня с проворностью зайца.

Когда он наклонился, чтобы сесть в искалеченную машину, я ударил его по шее и, подхватив под мышки, усадил за руль. Удар был рассчитанно слабым, чтобы перед тем, как отрубиться, Рыжий успел допить оставшуюся водку. Что он и сделал – прямо из горлышка, непосредственно из моих рук.

Я позвонил по 02 и сообщил об автомобильной аварии в национальном парке «Лосиный остров» с северной стороны Гольяновского кладбища.

9

Одно из величайших достижений отечественной демократии выразилось в появлении ночных магазинов – в этом у нас с напарником разногласий не было. Ненастной сентябрьской полночью мы вошли в гастроном, купили большой полиэтиленовый мешок и набили его всяческой снедью, чтобы в ближайшие двое суток к этому вопросу не возвращаться.

Пока на плите жарились антрекоты и варились спагетти, я вымыл Шерифа в ванной, успел вымыться сам, пройтись по паркету шваброй и вытереть пыль. Потом мы устроили праздничное застолье, по‑братски поделив еду: он уступил мне свою порцию виски, а я в его пользу отказался от копченой косточки.

Праздник увенчался звонком Валерии.

– Как вы там, мужики? Справляетесь? – спросила она.

– Сказать честно?

– Попробуй нечестно – у тебя все равно ничего не получится.

Я помолчал на пару франков. В доме напротив погасло последнее окно. За каждым из этих окон жили люди – счастливые и не очень, но, во всяком случае, никто из них не был несчастнее меня в эту ночь. Оттого, что моя жена была далеко, оттого, что ночь для меня превратилась в день и я вынужден был бодрствовать, когда все мои друзья спали, наконец, от одинаковой с Шерифом пищи, от общения с найденышем, поисков никуда не пропадавшего кавалера, от вчерашнего налета на псарню я чувствовал, что превращаюсь в собаку, почти физически ощущал, как по всему моему телу прорастает шерсть и мне нестерпимо хочется выть на луну.

– Ну ты же без нас справляешься! – позабыв о привычной шутливой интонации в наших разговорах, чужим голосом ответил я. – Нас тебе вполне заменяет твой сраный Париж! Тебя с твоим консерваторским образованием вполне устраивает роль гувернантки и апартаменты дворницкой в доме чиновника департамента по атомной энергии Боннэ. Зачем иметь собственного ребенка, когда есть чужой? Ты же у нас диссидентка, тебя не устраивает Москва, которая в последние годы отличается от Парижа разве что большими свободами. Здесь тоже круглые сутки работают магазины с теми же продуктами, которые ты покупаешь в маркете на Елисейских полях.