одна фраза: "Хотя кинжалом пронзило ему правую ладонь, Эмиль не выронил

оружия; он переложил пистолет в левую руку и смертоносным выстрелом убил

Одноглазого наповал".

   Передо мной длинный поворот, и я слегка снижаю скорость, рассеянно

думая при этом: "Почему Одноглазый? Глупости. Кралев не одноглазый. И

вообще эти пиратские повести полны всяческих измышлений".

   Пока я читал потрепанную книжку, мне до смерти хотелось, чтобы меня

звали Эмилем. А позже, когда Бобев толковал со мной об усыновлении, я в

душе уже согласился и на эту фамилию, но без среднего "б", потому что

Бобев звучит как-то глупо - напоминает боб, тогда как Боев звучит

героически и для Эмиля в самый раз. Все это были, конечно, пустые мечты, и

я никак не ожидал, что в один прекрасный день я запросто получу в унылой и

мрачной милицейской канцелярии столь желанное мне имя вместе с новой

профессией.

   Приближаюсь к Авиньону. "Ситроен" летит мимо зеленых прямоугольных

виноградников, мимо серебристых маслиновых рощ, мимо высоких длинных стен

кипарисов, поднявшихся против яростных набегов мистраля. "Ситроен" летит и

обгоняет тяжелые грузовики и легковые машины, но черного "пежо" Кралева

все не видно. Вдали вырисовывается суровый силуэт папского дворца, потом

снова блестят желтые воды Роны с полуразрушенным мостом - может быть, тем

самым, на котором, как поется в известной детской песенке, "все танцуют,

все танцуют", а потом снова кипарисы, и маслины, и виноградники, и летящая

среди них все такая же бесконечная и белая лента шоссе.

   Восемь часов утра. До Марселя менее ста километров. Стекло опять

облеплено раздавленными на скорости насекомыми. Стрелка спидометра дрожит

между ста двадцатью и ста тридцатью. Это не мало, если принять во

внимание, что движение на шоссе все усиливается. Машины, мимо которых я

проношусь с бешеной скоростью, приветствуют меня продолжительным сигналом

клаксона, что в шоферском обиходе заменяет серию отборной брани.

   Обгоняю черного, забрызганного грязью "пежо", но это не Кралев. Мне

представляется невероятным, чтоб черномазый ускользнул, если только по

каким-либо неизвестным мне соображениям он не сел в поезд. В таком случае

все полетит к чертям. Ловко придуманная легенда о моем  буржузном

происхождении. Мое поступление на радио и инсценировка увольнения оттуда.

Томительные и осторожные маневры, направленные на то, чтобы завоевать

доверие Младенова. Придуманная пьеска "Спасение на границе" с заранее

подготовленным вмешательством пограничников и моими холостыми выстрелами в

грудь солдата.  Длившиеся  месяцами  допросы,  бессонные  ночи  под

ослепительным светом лампы и идиотский рефрен "Ты жалкий предатель"... Все

полетит к чертям. Все окажется напрасным. Обо всей этой истории никто не

узнает. Об этой истории, лишенной всякого смысла.

   Въезжаю в пригороды Марселя. Пешеходы, переходящие улицу где кому

вздумается, светофоры, дающие, кажется, только красный сигнал, тяжелые

грузовики, маневрирующие с убийственной медлительностью перед тем, как

въехать в какой-нибудь гараж, или при выезде из него. Наконец я добираюсь

до бульвара Ла Канебьер. Отель стоит на одной из площадей; он мне хорошо

знаком, потому что в нем я останавливался по прибытии сюда три месяца

назад.

   Три месяца назад! У меня такое чувство, что с тех пор прошли годы. Но

сейчас не время углубляться в теорию относительности. Вот она, площадь. Я

сворачиваю вправо, проезжаю без остановки мимо отеля, на ходу устанавливаю

отсутствие перед фасадом черного "пежо", потом ныряю в первый же переулок

и ставлю машину под прикрытием внушительного грузовика.