- А кто второй? - спрашиваю я.

   - Милко, - отвечает Тони, будто Милко глухонемой.

   Этому человеку с очень белым лицом и мягкими светло-каштановыми

волосами лет под тридцать, другого ничего сказать о нем не могу, так как

глаза его все время опущены, да и голоса его я пока не слышал.

   - Разве других сотрудников у вас нет?

   - Какие там сотрудники! Есть один от радиостанции "Свободная Европа"

- политические обзоры нам готовит, и еще выживший из ума сапожник; этот

кропает стихи про великую Болгарию. Вот и весь наш состав...

   Пожилой гарсон накрывает стол бумажными салфетками, приносит вино и

бокалы, потом раскладывает бифштексы в пластмассовые тарелки. Вообще

заведение не из шикарных.

   Какое-то время едим молча. Тони на правах угощающего разливает вино,

а в конце обеда заказывает вторую бутылку. Затем следут кофе с коньяком.

   - Тут, браток, все денежки достаются начальству, а нашему брату

перепадают какие-то гроши, - возвращается к исходной мысли Тони, закуривая

сигарету.

   Я тоже закуриваю, но не "синюю". Здесь, похоже, все курят "синие".

   - В Париже, чтоб загребать деньги, ты должен быть либо шефом, либо

чем-то вроде Мери Ламур, - продолжает Тони, у которого от выпитого

развязался язык.

   - Она ведь актриса?

   - Актриса! Чепуха! Вертела задом в кабаре, пока не пристала к нашему

Димову, а теперь знай выкачивает из него денежки. Актриса, как бы не так!

   - Зря ты так говоришь, - тихо замечает Милко.

   У него глухой, сипловатый голос. И нечему тут удивляться, если

учесть, что он пользуется им так редко.

   - Почему зря? Может, я вру? - огрызается Тони.

   - Зря ты так говоришь, - стоит на своем Милко, делая ударение на

слове "ты".

   - Видали его! Почему бы это? Что она мне, кузина или тетка?

   Милко молчит. Затем подходит к табачному киоску, разменивает деньги и

идет к лотерейному автомату.

   - Помешался он на этих машинках, - доверительно объясняет Тони. - А

вообще-то он парень неплохой. Пойдем пройдемся, все равно делать нечего,

а? Протухнуть можно в этом кафе.

   К пяти часам, побывав в нескольких заведениях на Больших Бульварах,

мы усаживаемся на террасе "Кардинала". На улице сыро и серо. Ветер волочит

но небу темные, как дым, тучи. Мимо столиков густо валит толпа. Движение у

перекрестка Ришелье-Друа застопорилось, и, как ни старается полицейский,

размахивая, словно ветряная мельница, руками в белых нарукавниках, все

напрасно.

   - Обалдеть можно от этой вечной сутолоки и скуки, - говорит Тони,

поправляя пожелтевшими от табака пальцами свои длинные волосы. - Словом

перемолвиться не с кем. Милко разговорчив, как рыба. Женщины только

утомляют меня да к тому же выуживают деньги. Хочешь, могу тебе уступить

какую-нибудь. Есть тут у меня одна блондиночка - вот с такой грудью!

Официантка в Либрсервис у Елисейских полей. Если тебе по вкусу, могу

перебросить...

   Тони слегка побледнел от выпитого. Оттого, что он без  конца

поправляет волосы своими прокуренными пальцами, голова у него взъерошена.

Он уже выложил все, что было у него на душе, и сейчас лишь повторяет

сказанное.

   - Два рома, - приказывает Тони кельнеру.

   - Я предпочел бы кофе, - осмеливаюсь возразить я.

   - Будет и кофе, - успокаивает Тони.