вас хватит изобретательности измыслить другое объяснение всей  этой

пантомимы, извольте выплюнуть его!

   - Это просто шутка, - кротко объясняет Димов, тупо глядя на

инспектора своими сонными глазами.

   Штатский вопросительно смотрит на меня. Я не говорю ни "да", ни

"нет". Пускай малость попотеют эти удальцы. Надо хоть чем-нибудь им

отплатить.

   - Говорите же, я жду! - поторапливает инспектор.

   - Нельзя ли сперва освободить мне руки?

   - Кто запирал наручники? - спрашивает инспектор, окидывая взглядом

весь синедрион.

   Уж угодливо протягивает ключ штатскому, и тот  собственноручно

освобождает меня.

   - Ну?

   Я медленно оглядываю публику и с удовольствием констатирую, что все

следят за мной с предельным напряжением - вот-вот глаза вылезут из орбит,

потом оборачиваюсь к инспектору:

   - Это и впрямь была шутка. Хотя довольно глупая.

   - Так и быть! - пожимает он плечами. - В таком случае наше появление

здесь тоже может сойти за шутку. Но предупреждаю вас, господа: если вы

попытаетесь повторить подобного рода шутку, мы повторим свою в такой

форме, что от вашего Центра не останется и следа. И не воображайте, что

кто-то сможет за вас заступиться. Вы во Франции и обязаны подчиняться

французским законам. Больше предупреждать не будем!

   Штатский делает знак жандармам и вместе с ними покидает "студию", не

взглянув на нас.

   - Извини меня, Кралев, за прямоту, но ты все же скотина! - мягко

говорит Димов, вставая на ноги.

   На меня эти слова действуют как бальзам, хотя мне пока не ясно, за

что именно Кралев удостоен такого комплимента.

4

   С нависшего неба падают длинные струи проливного серо-зеленоватого

дождя. Мы ютимся под навесом буфета в городском парке; с трех сторон дождь

льет такой густой и обильный, что мне кажется, будто мы ограждены

какими-то блестящими полупрозрачными завесами.

   Уже два понедельника подряд я прихожу на это условленное место,

заказываю неизменный кофе и достаю зеленые "житан", но человек с заурядным

лицом, которого я про себя называю банальным именем "мсье Пьер", не

приходит, чтобы произнести свое: "Разрешите?" - и тоже достать сигареты. А

сегодня вот появляется другой, садится, ни о чем не спрашивая, и вместо

зеленых "житан" достает измятую пачку "галуаз".

   Мы сидим, огражденные завесой ливня, и военная физиономия мсье

Леконта столь мрачна, что я предпочитаю смотреть на мутные потоки дождя.

   - Кто-нибудь шел за вами следом?

   - Какой-то тип, чье лицо я вроде бы смутно припоминаю. Должно быть,

из эмигрантов. Оторвался от него на площади Республики.

   - Вы уверены, что он был один?

   - Вполне.

   - Впрочем, это уже не имеет особого значения, - безучастно заявляет

мсье Леконт. - Мы считаем вашу миссию законченной, и пришел я на свидание

лишь с целью сказать вам об этом.

   - Меня упрекать не в чем, - оправдываюсь я. - Сделал что мог.

   - Не спорю, - сухо отвечает мсье Леконт. - Все дело в том, что вы уже

вышли из игры. Мы не дали ликвидировать вас, но вы теперь вне игры.

   - Я продолжаю работать в Центре...

   - Да, но они терпят вас только потому, что не хотят иметь дела с

нашей полицией. Отныне не вы за ними будете следить, а они за вами. Вы

амортизированы, если вам понятен смысл этого слова.