Что же касается меня, то я предпочитаю все услышать из собственых уст. У

меня такая привычка: работать без посредников.

   - Превосходно, - пожимаю я плечами. - Спрашивайте о чем угодно. Я уже

привык к любым вопросам.

   - Речь зашла о Младенове, - напоминает полковник. - Что он за

птица?..

   Блюзы закончились. Темные пары рассеиваются в розовом полумраке. У

нашего столика вырастает кельнер в белом смокинге.

   - Еще бутылку? - предлагает Дуглас.

   - Нет, благодарю вас. Все хорошо в меру.

   - Чудесное правило, - соглашается полковник и жестом руки отсылает

кельнера. - Так что он за птица, говорите, этот Младенов?

   - Важная птица... Я имею в виду его место в среде бывшей оппозиции.

Сидел в тюрьме. Потом его выпустили. Мы познакомились случайно, в одном

кабачке. Завязалась дружба. Человек он умный, был министром и опустился до

положения трактирного политикана. Однажды он сказал мне: "Если мне удастся

махнуть за границу, я стану асом парижской эмиграции". - "Это дело можно

уладить, - говорю. - Но при одном условии: что ты и меня возьмешь". Так

был заключен договор.

   - А вы откуда узнали про канал? - спрашивает Дуглас, поднося мне

пачку "Филипп Морис".

   - В тот момент я не знал ни о каком канале. Но по материнской линии я

выходец из пограничного села. Мне и  раньше  взбредало  в  голову

воспользоваться услугой друга детства, который мог перевести меня через

границу. Но такое случалось со мной, когда, бывало накипит в душе... Я,

господин Дуглас, до известной степени человек рассудка и не склонен к

фантазерству. Ну, перейду границу, а потом куда я, к черту, подамся?

Грузчиком стану в Пирее или что?

   Я умолкаю и пристально всматриваюсь в полковника, словно он должен

ответить на мой вопрос. Лицо его сейчас проступает в табачном дыму четко и

ясно. Туман у меня в голове рассеялся. Я отвожу глаза в сторону, и взгляд

мой падает на женщину, сидящую за соседним столиком. Минуту назад столик

пустовал, я в этом не сомневаюсь, и вот откуда ни возьмись там возникла

красавица брюнетка, в строгом темном костюме с серебряными пуговками,

стройные ноги, одна высоко закинута на другую.

   Дуглас перехватывает мой взгляд, но, не показывая виду, напоминает:

   - Речь шла о Младенове...

   - Совершенно верно. Но вот когда я подружился с Младеновым, мои мечты

о побеге обрели форму реального плана. Младенов и в самом деле стал

знаменем части политической эмиграции. В Париже его носили на руках, а при

нем и я устроился бы как-нибудь. Притом старик мне очень симпатичен.

   - Своими идеями или еще чем?

   - О, идеи!.. Идеи в наше время ничего не стоят, господин Дуглас, и

используются разве что в корыстных целях.

   - Неужели вы лично не придерживаетесь никаких идей?

   - Никаких, кроме чисто негативных.

   - Например?

   Глаза мои снова устремляются к стройным ногам, вызывающе закинутым

одна на другую в трех метрах от меня. Может быть, они немного полны в

икрах, но изваяны превосходно. Томный взор женщины устремлен куда-то

вдаль, за дансинг, на меня она не обращает ни малейшего внимания.

   - Например, я против социализма, - заявляю я, с трудом перенося

взгляд на своего собеседника. - Никто у меня не спрашивал, заинтересован я

в построении социализма или нет, и я не желаю, чтобы мне его навязывали. А

вот что ему противопоставить, социализму, на этот счет никаких мнений у

меня нет, и вообще я пятака не дал бы за подобные великие проблемы.