Изменить размер шрифта - +
  Я  раздвинул  обшитые  панелью  боковые
стенки, вошел со свечой, снова задвинул их  и  почувствовал  себя  надежно
укрытым от бдительности Хитклифа или чьей бы то ни было еще.
   На подоконнике, где я установил  свечу,  лежала  в  одном  углу  стопка
тронутых плесенью книг; и весь он был покрыт надписями,  нацарапанными  по
краске. Впрочем, эти надписи, сделанные то крупными, то  мелкими  буквами,
сводились  к  повторению  одного  лишь  имени:  _Кэтрин   Эрншо_,   иногда
сменявшегося на _Кэтрин Хитклиф_ и затем на _Кэтрин Линтон_.
   В вялом  равнодушии  я  прижался  лбом  к  окну  и  все  перечитывал  и
перечитывал: Кэтрин Эрншо...  Хитклиф...  Линтон,  -  пока  глаза  мои  не
сомкнулись; но они не отдохнули  и  пяти  минут,  когда  вспышкой  пламени
выступили из  мрака  белые  буквы,  живые  как  видения,  -  воздух  кишел
бесчисленными Кэтрин; и сам себя разбудив, чтоб отогнать навязчивое имя, я
увидел, что огонь моей свечи лижет одну из тех старых  книг  и  в  воздухе
разлился запах жженой телячьей кожи. Я оправил  фитиль  и,  чувствуя  себя
крайне неприятно от холода и неотступной тошноты, сел в подушках и раскрыл
на коленях поврежденный том.  Это  было  евангелие  с  поблекшей  печатью,
сильно отдававшее плесенью. На титульном листе стояла  надпись:  "Из  книг
Кэтрин Эрншо" - и число, указывавшее на четверть века назад.  Я  захлопнул
ее и взял другую книгу и третью - пока не пересмотрел их  все  до  единой.
Библиотека Кэтрин была со вкусом подобрана, а состояние  книг  доказывало,
что ими изрядно пользовались, хотя и не совсем по прямому назначению: едва
ли хоть одна глава избежала чернильных и карандашных  заметок  (или  того,
что  походило  на  заметки),  покрывавших   каждый   пробел,   оставленный
наборщиком. Иные представляли собою отрывочные замечания; другие принимали
форму регулярного дневника, писанного неустановившимся  детским  почерком.
Сверху  на  одной  из  пустых  страниц  (показавшихся,  верно,  неоценимым
сокровищем, когда на нее  натолкнулись  впервые)  я  не  без  удовольствия
увидел превосходную карикатуру на моего друга Джозефа, набросанную  бегло,
но выразительно. Во мне зажегся живой интерес к неведомой Кэтрин, и я  тут
же начал расшифровывать ее поблекшие иероглифы.
   "Страшное воскресенье! - так начинался следующий параграф. - Как  бы  я
хотела, чтобы снова был со мной отец. Хиндли - плохая замена, он жесток  с
Хитклифом. Мы с Х. договорились взбунтоваться - и сегодня вечером  сделаем
решительный шаг.
   Весь  день  лило,  мы  не  могли  пойти  в  церковь,  так  что  Джозефу
волей-неволей пришлось устроить молитвенное собрание на  чердаке;  и  пока
Хиндли с женой в свое удовольствие грелись внизу у огня  -  и  делали  при
этом что угодно, только не читали Библию, могу в том поручиться, -  нам  с
Хитклифом и несчастному мальчишке пахарю велено было взять молитвенники  и
лезть наверх; нас посадили рядком  на  мешке  пшеницы,  и  мы  вздыхали  и
мерзли, надеясь, что Джозеф  тоже  замерзнет  и  ради  собственного  блага
прочтет нам не слишком длинную проповедь.
Быстрый переход