Житель
города средних размеров или его жена могли приблизительно раз в неделю, а в
больших городах можно было чуть ли не каждый вечер слушать доклады,
теоретически освещавшие какую-нибудь тему -- о произведениях искусства,
писателях, ученых, исследователях, путешествиях по свету, -- доклады, во
время которых слушатель играл чисто пассивную роль и которые предполагали
какое-то отношение слушателя к их содержанию, какую-то подготовку, какие-то
элементарные знания, какую-то восприимчивость, хотя в большинстве случаев их
не было и в помине. Читались занимательные, темпераментные и остроумные
доклады, например о ГЈте, где он выходил в синем фраке из почтовых карет и
соблазнял страсбургских или вецларских девушек, или доклады об арабской
культуре, в которых какое-то количество модных интеллектуальных словечек
перетряхивалось, как игральные кости в стакане, и каждый радовался, если
одно из них с грехом пополам узнавал. Люди слушали доклады о писателях, чьих
произведений они никогда не читали и не собирались читать, смотрели
картинки, попутно показываемые с помощью проекционного фонаря, и так же, как
при чтении газетного фельетона, пробирались через море отдельных сведений,
лишенных смысла в своей отрывочности и разрозненности. Короче говоря, уже
приближалась ужасная девальвация слова, которая сперва только тайно и в
самых узких кругах вызывала то героически-аскетическое противодействие, что
вскоре сделалось мощным и явным и стало началом новой самодисциплины и
достоинства духа.
Неуверенность и неподлинность духовной жизни того времени, во многом
другом отмеченного энергией и величием, мы. нынешние, объясняем как
свидетельство ужаса, охватившего дух, когда он в конце эпохи вроде бы побед
и процветания вдруг оказался лицом к лицу с пустотой: с большой материальной
нуждой, с периодом политических и военных гроз, с внезапным недоверием к
себе самому, к собственной силе и собственному достоинству, более того -- к
собственному существованию. Между тем на этот период ощущения гибели
пришлось еще много очень высоких достижений духа, в числе прочего начало
того музыковедения, благодарными наследниками которого являемся мы. Но любой
отрезок прошлого поместить в мировую историю изящно и с толком нетрудно, а
никакое настоящее время определить свое место в ней не способно, и потому
тогда, при быстром падении духовных запросов и достижений до очень скромного
уровня, как раз среди людей высокодуховных распространились ужасная
неуверенность и отчаяние. Только что открыли (со времен Ницше об этом уже
повсюду догадывались), что молодость и творческая пора нашей культуры
прошли, что наступили ее старость и сумерки; и этим обстоятельством, которое
вдруг все почувствовали, а многие резко сформулировали, люди стали объяснять
множество устрашающих знамений времени: унылую механизацию жизни, глубокий
упадок нравственности, безверие народов, фальшь искусства. Зазвучала, как в
одной чудесной китайской сказке, "музыка гибели", как долгогремящий органный
бас, раздавалась она десятки лет, разложением входила в школы, журналы,
академии, тоской и душевной болезнью -- в большинство художников и
обличителей современности, которых еще следовало принимать всерьез, бушевала
диким и дилетантским перепроизводством во всех искусствах. |