Изменить размер шрифта - +
Зазвучала,  как в
одной чудесной китайской сказке, "музыка гибели", как долгогремящий органный
бас, раздавалась  она  десятки лет,  разложением  входила в школы,  журналы,
академии,  тоской  и  душевной  болезнью  --  в  большинство  художников   и
обличителей современности, которых еще следовало принимать всерьез, бушевала
диким  и  дилетантским перепроизводством во  всех  искусствах.  Были  разные
способы поведения перед лицом этого вторгшегося и уже не устранимого никаким
волшебством  врага.  Можно было  молча признать горькую  правду  и стоически
сносить  ее, это делали многие  из лучших. Можно было  пытаться отрицать  ее
ложью, и  литературные глашатаи  доктрины  о  гибели культуры выставляли для
этого немало уязвимых мест; кроме того, всякий, кто вступал в борьбу с этими
грозящими пророками, находил  отклик и пользовался влиянием у  мещанина, ибо
утверждение, что культура, которой ты, казалось, еще вчера обладал и которой
так гордился, уже мертва, что образование, любимое мещанином, что любимое им
искусство  уже не  настоящее  образование и не настоящее  искусство, --  это
утверждение  казалось  ему не  менее  наглым  и  нестерпимым,  чем внезапные
инфляции  и угрожавшие его капиталам революции. Кроме того, был еще циничный
способ сопротивляться  этому великому ощущению гибели: люди ходили танцевать
и объявляли любые заботы о будущем допотопной глупостью, они с чувством пели
в  своих фельетонах о близком конце искусства,  науки,  языка  и, с каким-то
самоубийственным сладострастием констатируя в фельетонном мире, который сами
же построили из бумаги, полную деморализацию  духа, инфляцию понятий, делали
вид, будто с циничным  спокойствием или вакхическим восторгом смотрят на то,
как  погибают не только  искусство, дух, нравственность, честность,  но даже
Европа и "мир" вообще. Среди людей  добрых царил молчаливый и мрачный, среди
дурных  -- язвительный  пессимизм, и должна была сперва произойти ликвидация
отжившего, какая-то перестройка мира и морали политикой и войной, прежде чем
и  культура  стала способна действительно посмотреть  на  себя со  стороны и
занять новое место.
     Между  тем в переходные  десятилетия культура  эта не была погружена  в
сон,  а как  раз  в  период  своей гибели  и  кажущейся капитуляции по  вине
художников, профессоров и фельетонистов достигла в сознании  отдельных людей
тончайшей  чуткости и острейшей способности к самоконтролю. В самом расцвете
эпохи  фельетона повсюду были отдельные  небольшие группы, полные  решимости
хранить  верность духу  и изо  всех сил оберегать  в  эти годы  ядро  доброй
традиции,  дисциплины,  методичности  и  интеллектуальной  добросовестности.
Насколько  мы  можем сегодня судить об этих явлениях, процесс  самоконтроля,
образумления и сознательного сопротивления гибели протекал главным образом в
двух областях. Совесть ученых  искала  прибежища  в исследованиях  и методах
обучения истории музыки,  ибо  эта  наука как  раз тогда  была на подъеме, и
внутри  "фельетонного"  мира  два  ставших знаменитыми семинара  разработали
образцово чистую и добросовестную  методику.
Быстрый переход