– Он любил свою жену?

– Нет, но он чувствовал свою ответственность за нее – вот в чем загвоздка! И поэтому... – она запнулась, а потом быстро закончила, – я даже думаю, что поэтому то он нравился мне еще больше. Он чувствовал себя ответственным за все: за несправедливость мира, за меня, за свою жену, за каждое преступление, которое он расследовал. Том не мог относиться к чему нибудь легкомысленно, оставляя все заботы господу Богу. Во всяком случае, я знаю, что его жена ни за что не соглашалась разойтись с ним и делала все, чтобы его удержать. Она даже пошла на то, что порядочная женщина никогда не сделает: она сказала ему, будто ждет ребенка, хотя до этого времени отказывалась даже и говорить о чем либо подобном. И вот она сказала ему, но это была ложь. Она вывернулась и тогда: дескать, случился выкидыш.

– И тогда ты порвала с ним?

Люси кивнула.

– Я ведь знала, что мой вагон идет по другой колее. О, я любила Тома, даже очень любила; поймите меня правильно. Но я не могла быть с ним вместе, не причиняя ему страданий. Ведь развод не освободил бы его от ответственности ни за жену, ни за меня. А я не хотела причинять ему боль. Я ушла от него – вот и вся история.

– Хотя и не совсем, – сказал Бэньон и улыбнулся ей. – Но ближе к делу. Почему ты думаешь, что здоровье вовсе не беспокоило Тома?

Люси посмотрела ему прямо в глаза:

– Несколько дней назад я говорила с ним, мы вместе ужинали. Это была наша первая встреча с лета прошлого года. Мы чуть не столкнулись с ним на Маркет стрит, было пять часов вечера. Том сказал, что жена уехала к сестре в Гаррисбург, и сразу пригласил меня зайти куда нибудь пропустить стаканчик, – тут она улыбнулась. – Но из «стаканчика» получился настоящий ужин. Он был в чудесном настроении, таким я его никогда не видела. Он сказал мне, что никогда еще не чувствовал себя таким счастливым.

– Он подразумевал свое здоровье?

– Этого я не могу утверждать, ведь он говорил о другом: о том, что он болен или здоров, не было сказано ни слова. Да и зачем? Он выглядел очень хорошо и говорил, что у него все в порядке.

– Это может означать многое, – сказал Бэньон. – То ли душевное состояние, то ли жизненные обстоятельства или состояние здоровья.

– Я знаю, но не только поэтому самоубийство Тома кажется мне загадочным. Он был вовсе не из тех людей, что кончают с собой, он был человеком совершенно иного склада.

Бэньон задумался ненадолго, потом пожал плечами.

– И все таки, Люси, его самоубийство – неоспоримый факт.

Она покачала головой, хотя, как видно, уверенности в ней поубавилось.

– Нет, не могу в это поверить, – прошептала она.

– Скажи мне вот еще что: не заметила ли ты в нем какой то озабоченности, присутствия тяжелых мыслей? Говорил ли он о своих денежных делах, о жене? Вспомни, Люси!

– Нет, ничего такого не было. И опять таки странно, – она была как бы даже удивлена, – я ведь вам уже говорила, что он чувствовал себя ответственным за все: за Бога и за мир, за добро и зло, – она говорила с возрастающим возбуждением,– но на прошлой неделе он был совсем другим! Он был счастлив, я бы сказала даже – раскрепощен. Словно с него сняли какую то ответственность, чувство вины, словно совесть его, наконец, чиста. Я понимаю, что говорю бессвязно, но так оно и было, и поэтому я не верю, что он застрелился.

– Но он сделал это, Люси! – Бэньон наморщил лоб и закурил еще одну сигарету. – Может быть, раскрепощенность и прекрасное настроение, замеченное тобой в нем, явились результатом, ну, скажем, расчета, который он произвел сам с собой и со всем миром.