Один кивнул.

– Хеймдалл и в самом деле подтверждает: он не видел, чтобы ты куда то отлучался.

– Ты что же, не доверяешь мне, отец? – с улыбкой спросил Локи.

– А у меня есть причины верить тебе, сын мой? – печально спросил Один.

Несколько секунд они сверлили друг друга взглядами, и на этот раз именно Локи отвел глаза от раздражающего облика отца.

– Я заметил, что ты не поинтересовался состоянием Тора.

– Он сразился и победил. Его состояние не имеет значения, потому что он все еще жив, в противном случае ты бы начал свою речь с этого конкретного откровения. Тор силен, а у Асгарда лучшие лекари во всех Девяти Мирах. Я уверен, что он скоро оправится и снова начнет мне надоедать.

– Меня печалит, Локи, когда я вижу, что вся та любовь, которую к тебе питает Тор, возвращается в его сторону плевком в лицо.

Вернувшись к креслу, Локи уселся в него. В конце концов, Один был не единственным, кто предпочитал занимать завышенную позицию при встречах с посетителями.

– Отец, ты помнишь время сразу после того, как изгнание Тора в Мидгарде подошло к концу? Он больше не был привязан к телу этого доктора калеки на постоянных условиях, хотя и делил с ним существование. Ты был разочарован, потому что Тор влюбился в смертную женщину.

– Разумеется, я это помню, – мрачно ответил Один.

– Ты продолжал вызывать меня в тронный зал и спрашивать моего совета о том, как разрешить эту ситуацию. И всякий раз, как ты спрашивал моего совета, ты называл Тора «своим любимым сыном». Всякий раз ты называл его так и никак иначе. – Локи покачал головой. – Я надеялся, что твой маленький урок в смирении продлится по крайней мере до тех пор, пока этот Блейк не умрет от старости, но мне не повезло. А затем ты продолжил втирать соль в мои раны, раз за разом напоминая мне, что у тебя есть любимый сын, и это не я.

Один печально покачал головой.

– Если Локи сомневается в любви, которую Всеотец испытывает к нему, ему следует припомнить все страдания, что он причинил, весь тот хаос, что он вызвал, и вместе с тем Локи до сих пор жив. И до сих пор процветает. Другой правитель мог бы и не оказаться таким снисходительным.

И с этими словами Один повернулся и вышел.

Локи уставился на опустевшую гостиную. Схватил кувшин с медом и в гневе швырнул его через всю комнату.

Вздохнул. В этой комнате также основательно прибрались.

На самом деле, он был бы счастлив предоставить Хрунгниру каменную броню в бесконечное пользование. Хотя изначально Локи намеревался облачить предводителя ледяных великанов в зачарованные доспехи для второго, более успешного вторжения в Асгард, его вполне устроило бы, если бы с помощью брони Хрунгнир бы устроил Тору взбучку.

Однако затем Локи узнал, кем бы тот заложник, ради которого братец в одиночку приперся в Йотунхейм.

Локи был бы более чем счастлив, если бы Хрунгнир испортил жизнь Одину. Если бы он угробил Балдера, Сиф или Троицу Воинов – тем лучше. Если бы великан могучим ударом дубины избавил Хеймдалла от обязанностей стража Биврёста, Локи бы и слезинки не пролил. И уж его совершенно точно не заботило, что великан избил Тора почти до смерти.

Но Хрунгнир предпочел похитить матушку Локи. Такого Обманщик не мог забыть... или простить. Он не пытался спасти матушку сам, потому что в таком случае она бы обо всем догадалась. Хотя в Девяти Мирах и были те, от кого Локи смог бы спрятать следы своего колдовства, он точно не сумел бы утаить его от женщины, которая его всему и научила. И если бы он попытался помочь матушке с помощью магии, она бы не только узнала о его участии, но и отругала бы за попытку освободить ее. Локи знал, что Фригга бы настояла, чтобы он помог не ей, а Тору.

Локи горячо любил матушку за ее самоотверженность, и в то же время эта самоотверженность невообразимо его раздражала.