– Мейер Сучовлянский, родился в России, – сказал Морис. – Это его настоящее имя. – Кончиком пальца он задумчиво обводил линию горизонта на фотографии с видом Майами‑бич.

– Никак не могу припомнить, кто же все‑таки играл хорошего парня, – сокрушался Ла Брава.

– Может, там и не было хорошего парня, – ответила Джин.

– Он жил тут годами, в «Империал‑Хаус», – сказал Морис. – Его жена, наверное, все еще живет там – Тельма, его вторая жена. Работала маникюрщицей в какой‑то гостинице в Нью‑Йорке. Познакомилась с Лански, они влюбились…

– Виктор Мейчер, – припомнил Ла Брава.

Джин, однако, слушала не его, а Мориса.

– Ты был знаком с Лански?

– Был ли я знаком с ним? – переспросил Морис, переходя к другой фотографии. – «Макфадден‑Довиль»… здесь Лански тоже бывал. Там бывал весь свет. Знаешь, сколько мне приходилось платить за кабинку у пруда, чтобы принимать ставки у гостей прямо на месте? Хозяйка присылала ко мне своего парнишку, он делал ставки. Я платил сорок пять штук за сезон, за три месяца, не считая того, что с меня брала «Эс‑энд‑Джи» за телеграфную линию.

– Зато ты заработал, – вздохнула Джин.

– Все было тип‑топ, пока Кефовер, сукин сын… Знаешь, кто эта красотка в купальнике? Соня Хени. Мы, бывало, звали ее Соня Хейни. А вот еще, Мейер Лански на собачьих бегах, он бывал там время от времени. А это – «Игорный дом»…

Ла Брава заглянул ему через плечо.

– Тут бывало битком набито любителей собачьих бегов, и бокса тоже. Один малый – кажется, из Филадельфии, – Джон Савино «Мороженое», он раньше торговал в парке пломбиром, лет двадцать назад купил это заведение. Не знаю, что там теперь стало с ним, все так переменилось.

– Но ты ведь не уедешь отсюда, – проговорила Джин Шоу. – Ни за что.

– С какой стати? Мне принадлежит эта гостиница – большая ее часть – и лучший пляж во всей Флориде.

– Мори, а если у меня обстоятельства, скажем так, более стесненные, чем я дала понять…

– Более стесненные?

– Если я окажусь совсем без средств, ты мог бы выкупить мою долю?

– Я же тебе сказал: насчет денег не беспокойся.

Ла Брава молча слушал, наблюдая, как Морис вновь усаживается в кресло.

– Мори, ты меня знаешь. – Джин выпрямилась, вид у нее был напряженный. – Я не желаю оказываться в зависимости от кого бы то ни было. У меня всегда были собственные средства.

– Весь наш район, начиная с Шестой улицы, входит в Национальный реестр исторических памятников, – заявил Морис– На покупателей это действует, Джини. Если мы не пустим сюда застройщиков, цена будет только расти.

– Ну а если мне нужны  деньги…

– Если цены пойдут вниз, тогда другое дело.

Ла Брава прислушался. Сейчас Морис рассуждал отнюдь не как патриот здешних мест, твердо намеренный жить здесь до самой смерти.

– Пять лет назад «Кардозо» продали за семьсот тысяч, – продолжал Морис. – Сделали ремонт и теперь могут перепродать по двойной цене– во всяком случае, около того.

Джин откинулась на спинку дивана, сдаваясь.

– Сколько, по‑твоему, стоит «Делла Роббиа»?

– Четыреста пятьдесят– пятьсот. Но запомни, – сказал ей Морис, – я хочу, чтобы ты даже и не думала о деньгах.