— Что ты с ней разговариваешь? — морщится змеиная мать. — Знаешь же: ее здесь нет. Это только ангельская марионетка, кукла-бибабо.

Тата едва заметно вздрагивает, Супайпа ловит ее движение кончиками пальцев, ставя попкорн ангелу на колени, касаясь ее бедра — как бы ненароком. Но ничего не говорит, только улыбается про себя. И продолжает слушать Тласольтеотль:

— Настоящая она в Горгоне. Вот где силища, вот где жажда-то! Когда они сойдутся, моя девочка от твоего парня мокрое место оставит. Он для нее сейчас запретный плод, Медуза мечтает заполучить его для себя, для себя одной, навсегда. Поднеси я ей Инку на тарелочке, небось, ломаться бы стала: какой-то он кривой, косой, душевно неразвитый. А так ничего, не ломается, наоборот, планы строит.

Супайпа поглаживает большим пальцем женское бедро, выписывает на коже круги, впивается ногтем: слушай, слушай! Тата Первая слушает.

Судьба ее второй половины, неукротимой и оттого скорой на любовь и остуду Горгоны для Белой дамы «Эдема» — возможность заглянуть в чужие карты, теорема Склански-Малмута в действии. Ангелы не любители покера с чертями, но чем еще, спрашивается, заняться в окружении языческих богов, каждый из которых сто очков дьяволу вперед даст? Только обучением по классу интриги, блефа, покерных обманов, так явственно совпадающих с обманами человеческими.

Супайпа учит Тату искусству слоуплея, давно учит. Ангел умеет казаться послушной и кроткой до бесчувствия, заключая внутри страшную, нечеловеческую мощь. И страшные, потусторонние желания, которые люди почему-то зовут ангельской чистотой.

Моральный кодекс ангелов строг — строже, чем у кого бы то ни было. Но ради достижения высшей цели кто из райских выкормышей не пожертвует собой, а заодно и всеми попавшими в круг горнего света? Ангелов поощряют нарушать закон, однако спрашивают строже, чем с других божьих созданий. Вот почему дети света живут в мире теней. Вот почему прямо сейчас Тате хочется обмануть этих двоих, как она обманула Дамело, обвела вокруг пальца, вокруг ангельского крыла, сыграв покорного и преданного цицимиме. Отобрать у них новорожденный мир, очистить его, омыть кровью. Чьей? Ну разумеется, кровью его создателя. Так всегда крестят молодые миры.

Взгляд ангела останавливается на фигуре Минотавры, держащей револьвер по-военному твердо, деловито, без женского кокетства. Она тоже намерена окрестить кровью собственной матери лабиринт, в который та загнала Мину. Нет, это ни к чему. Месть ничего не исправит, а если и доставит сиюминутное удовольствие, то плату возьмет сторицей.

Тата Первая прикрывает глаза и длинно выдыхает, представляя, как пустеет барабан, как оружие становится просто игрушкой, пугающей, но безобидной. Жаль, что творить чудеса, меняющие мир к лучшему, не в ее, Татиной компетенции. Она может, но не должна вмешиваться в игры зверей, выясняющих, кто из них охотник, кто жертва. Мы все голодны, шепчет Первая. Все.

Ангел не осуждает монстра: у каждого лабиринта свой минотавр. Да и собственные Татины намерения недалеко ушли от убийства — растление и обман доверившихся, восьмой и девятый круги ада.

Мысленно ангел уже в Миктлане, но видит не танец Миктлантекутли, с которого все начнется, а бпропитан непереносимой смесью пота, дрянной музыки и дешевой выпивки пропитан непереносимой смесью пота, дрянной музыки и дешевой выпивки, пропитан непереносимой смесью пота, дрянной музыки и дешевой выпивки, удущее, такое далекое, что вселенную больше не узнать: все, что князь ада еще помнит, давным-давно рассыпалось в пыль. Владыка Миктлана больше не владыка, он сам не знает, что он такое: машина для траха и убийства или инструмент строгого, но справедливого ангела-судьи.