— Амару! — вскидывается Дамело. Он не может говорить, но мысль отдается эхом в голове, точно самый громкий крик.

— Тхо. — Ответ звучит невнятно, пасть Амару занята самым большим узлом на теле мужчины. — Т-тьфу! — Дракон выплевывает изжеванные веревки и одним движением когтя снимает их с Дамело. — Извращенец. Ты знаешь, что ты извращенец, мой Инка?

Почему ты вернулся? — хочет спросить индеец. Разве не все подростки хотят того же, чего хотел я? — хочет спросить он. Неужто детские глупости приходится носить всю жизнь, словно клеймо — и даже после жизни?

— На них-то, на глупости, вас, людей, и ловят, — рассуждает Амару, с усилием разгибая металлическую полосу ошейника. — Все — и ангелы, и монстры. Придумали себе… аррргх… сказочку про невинность… Как будто можно быть невинным… и живым!

Стойка лопается с оглушительным треском, оставляя на шее Дамело глубокую царапину. Индеец шипит от боли, зажимая ранку. Так хорошо ощущать себя свободным.

Некогда кайфовать, некогда. Сапа Инка хватает Амару в охапку и скатывается с кровати на пол — авось блистающие крылья не снесут им головы с плеч.

— Красиво… — мечтательно вздыхает дракон, следя за огненными сполохами, озаряющими комнату. — Прямо звездопад!

— Я должен вмешаться, — мрачно произносит Дамело, но остается лежать и даже подумывает, не спрятаться ли ему под кровать от бабьего бунта.

— Не порти девочкам развлечение! — строго говорит Амару.

— Развлечение? — изумляется индеец. Дамело и правда изумлен, сбит с толку, он всю жизнь считал: девчонки если и бьют, то злыми словами или раскрытой ладонью — по-женски беспомощно, не больно, выказывая обиду, утверждая разрыв. И сразу переходят к слезам, главному своему оружию.

Сейчас над их головами творится бойня. Неужели должна остаться только одна Тата? И как она будет жить потом — одна?

— Думаешь, они первый раз так повздорили? — посмеивается дракон. — Чувак, как ты выжил в мире белых? Да, они такие, твои белые друзья. Вот что происходит у них в головах, пока ты мух хайлом ловишь. Ах, прости, веришь в гуманизм и просвещение.

Пока свет и тьма душат, жгут и режут друг друга. Сестра — сестру, брат — брата, враг — врага.

Только сейчас они бьются наяву, а не в своем подсознании, за семью замками, за семью засовами. Вечное соперничество, словно джинн, выпущенный из бутылки, жжет мосты за спиной зверя и ангела. И те горят, ярко и зрелищно.

— Ты пришел, чтобы мне это сказать? — язвит Сапа Инка. У него, похоже, проблемы с принятием правды, в точности как у белых.

— Я пришел, потому что ты позвал, — мягко отвечает Амару. — Да я и не уходил никуда. Просто не лез в твою новую жизнь, парень.

Дамело отводит глаза. В нем растет чувство вины, опасно смешанное с превосходством. Все-таки он не самозванец, он настоящий Инка, если страж царей здесь, с ним.

— Ну что, какой счет? — выкрикивает Тата на два голоса, сразу в оба уха, в правое и в левое.

И вовсе Сапа Инка не подпрыгивает с визгом, ничего подобного. Так что нечего хохотать с довольным видом.

Помятые, потные, как после спарринга, Первая и Вторая растягиваются на полу по обе стороны от Дамело. На шее ангела багровеет полоса, у Горгоны половина змей на голове сбрита под корень — интересно, они отрастут или так и останутся модной панковской стрижкой? Дурацкие вопросы заполняют голову Миктлантекутли, вытесняя самый важный: он прошел нелепый, полный разрушенных иллюзий уровень потери контроля? Или от него ждали другого, ждали, что он возьмет власть в свои руки — ну хотя бы сделает выбор между ангелом и монстром?

— Я вижу, как дымятся твои мозги! — смеется Тата Вторая.