— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — с грустью говорит Первая.

— Это ты знаешь, что делаешь. А я знаю, чего хочу, — отвечает Вторая. Губы ее влажны и полуоткрыты, кончик языка скользит по кромке зубов — и Сапа Инка без удивления обнаруживает, что язык у нее черный, раздвоенный и узкий, что он осторожно трогает воздух, ловит запахи и уносит их вглубь рта, пока еще вполне человеческого. — Вы, ангелы, можете всё обдумать и взвесить своим холодным разумом в своем остывшем раю, а мы, подземные твари, слишком горячи… — Она гладит Дамело по плечам и руки ее действительно обжигают. — Слишком горячи для рассуждений.

— Помни, от проклятья тебя избавит не он. — Первая предпринимает новую попытку. Неплохо.

— И не ты избавишь меня от одиночества, — отбивает подачу Вторая.

— Он мелочен и похотлив.

— Он хочет меня.

— Ну конечно, он тебя хочет, — усмехается ангел. — Но как далеко он готов зайти, чтобы тебя получить?

Каждый мужчина рано или поздно осознает: решения за него принимают женщины. И в течение жизни привыкает к такому распределению ролей, неправильному, но традиционному. Женщины в жизни Дамело уверены, будто знают, чего он хочет, и готовы ему это дать — а если придется, то вручить насильно.

— Спроси лучше себя, — отвечает усмешкой на усмешку Горгона: — На что ТЫ готова пойти ради победы? Вы, изверги крылатые, проигрывать пуще смерти боитесь — не дай бог, от ваших проигрышей зло победит и наступит Кали-юга.

— Пралая, — поправляет ангел. — Пралая. Кали-юга давно началась и Шива вовсю зажигает на танцполе.

— А вы собирались жить вечно? За его счет? — Медуза кивает на владыку Миктлана.

— Хотелось бы, — пожимает плечами ангел. — Но вы, монстры разрушения, поспели раньше нашего.

— Кто первым встал, того и тапки. — Горгона подмигивает сестре.

— Еще не вечер. Не вечер эпохи, — парирует ангел и, похоже, уходит тем же путем, каким пришла — бесследно и беспардонно исчезая.

— Хочешь эффектно уйти, — ехидничает Тата, — убедись: тому, кто остался, хреновей, чем тебе. — И притягивает Дамело в объятия, обвивает собой, обматывается вокруг него десятком нежно сжимающих витков.

Вопреки опасениям Сапа Инки она не скользкая и не холодная, она теплая, на ощупь точно бархат и кашемир, трогать ее приятно, целовать и того приятней, чувствуя пряность под сладостью. Вся она словно пряничный домик с коварной ведьмой внутри, и Дамело ведется на ее приманки, понимая, что самолюбие его страдает и будет страдать, пока он с Татой. С любой из двоих.

Миктлантекутли не прочь подштопать свое самолюбие гневом. Или сексом.

Хорошо бы восстановить статус-кво, сильно поврежденный играми Первой. Ангел едва не довела владыку Миктлана до самоубийства. Пусть ей собственноручно пришлось бы отскребать грешную душу (или что там у дьявола вместо души?) от асфальта, видит рай, Первая пошла бы на это — и на многое другое. Она же применила на Дамело оружие своей матери, гребаный бич вселенской вины, усовершенствованный кнут позора, которым человеческие матери калечат невезучих детенышей, добиваясь, чтобы те были хорошими. Не испытай индеец на себе другие, несовершенные модели, не сразись он с Гидрой, Сталкером, Рептилией, с ангельским бичом ему вовек не справиться. Он, как и многие его собратья, принял бы вину на себя. А с годами — веками — может, и согласился бы стать хорошим.

То есть стать рабом. Не столь покорным, как носитель ошейника, но все же…

Стоп.