— Неслух. — Медуза не считает нужным строить из себя скромницу. Наоборот, ее руки жадно скользят по спине Дамело, слегка царапая длинными ногтями — или это уже короткие когти? — Распутник, эгоист, животное. Все правильно сестрица сказала.

— Врушка твоя сестрица. Мастерица вольтов, — ворчит Дамело, водя губами по шее Горгоны, прихватывая кожу, оставляя метки — полукружья зубов и синяки засосов. Послание всем в серпентарии Тласольтеотль, в доме Луны: эта змеедева выбрана мной.

— А ты вампир, — чуть обиженно отвечает Тата после особо чувствительного укуса. — И бабник.

— Не отвлекайся. У меня и достоинства есть. Я спасаю человечество от уничтожения твоим истинным ликом.

— Эй, чем тебя не устраивает мой дивный лик? — хохочет Медуза.

Сапа Инка ловит ее лицо в свои ладони. По бледной коже все так же гуляет радуга побежалости, отвлекая от глаз, меняющих цвет — с нежной, поистине небесной голубизны на такую же нежную зелень, цветом точь-в-точь водоросли на дне омута. Впервые он видит у Таты такой взгляд: из-под ресниц, оглушающий и топкий. Дамело прошивает воспоминанием об удовольствии, горьком, будто полынный сок. Хочется снова сделать так, чтобы мир вокруг дрожал, хрипел, стонал и рассыпался солеными осколками.

Кажется, Горгона ловит его мысль и… отпускает Миктлантекутли из змеиных объятий, распускает витки, скользит по его ногам чешуей, шелковистой от испарины. Дамело почти стонет от разочарования, но замирает, не дыша, когда там, внизу его обхватывают длинные пальцы с короткими когтями, больно цепляющими кожу — и длинный, нечеловечески длинный язык с раздвоенным кончиком. Рот Медузы и есть истинный рай, такой, каким он должен быть, беспамятный и бесстыдный, теплый и влажный. Владыка Миктлана хочет остаться в нем навсегда, но внутренние бесы нашептывают, что так он умрет от перевозбуждения, а эта паскуда сбежит в какой-нибудь бордель, где высокий спрос на монстров, копящих свою страсть для одного-единственного раза в году.

Горгона наблюдает за ним снизу, щурит глаза, ласковая ведьма из пряничного домика, горькая сладость, целомудренная шлюха. Змеи над ее лбом колышутся в такт движениям бедер Дамело, издали их вполне можно принять за спутанные женские волосы. Сапа Инка вцепляется в этот клубок, судорожно дергая, причиняя боль, повторяя монотонно: «а, а, а, а-а-а» — и выплескивается досуха. Змеедева подхватывает его, сползающего по стене вбок, укладывает возле себя на мягкую груду рухляди. Индеец блаженно выдыхает и погружается в темноту, живую и хищную.

Дамело опустошен, выпит до дна — и все равно чувствует: их совокуплению посреди преисподней чего-то не хватает. Чего? Жизни? Человечности? Реальности? У Миктлантекутли нет ответа. Он знает лишь, что каждый получает того демона, которого заслуживает. Даже ты, владыка ада. Даже ты.

— Эй! — зовет Амару. — Вы идете? Или хотите еще поваляться в собственной грязи?

А черт, семейный дракон вернулся. И, разумеется, вернул своему протеже неуместную драконью честность. По которой Сапа Инка, прямо скажем, не скучал ни минуты.

* * *

Где-то далеко-далеко наверху, в Тлальшикко боги нижнего мира хлопают по рукам.

— Третий раунд он точно не продержится, — предрекает Инти, обнимая своего лунного дружка-обманщика.

— Ради меня продержится. Я его самая лучшая мотивация, — самодовольно усмехается Мецтли. Этой, новой стороне Диммило не откажешь в цинизме.

— Почему это ты, а не моя девочка? — наигранно возмущается Тласольтеотль.