Руки Дамело убедительней слов. Они забирают тело Рептилии, вытягивают из дочерних объятий, последних, сокрушенных. Вспоминая собственную ревность, чувство утраты и гнев на того, кто первым испробовал на разрыв, на излом девчоночью душу, Сапа Инка удивлен, что не испытывает злорадства. Слепая старуха кажется такой жалкой, такой маленькой в руках окруживших ее тварей — ангелов, демонов… Даже не верится: еще недавно она пыталась их подчинить. Тем унизительней случайная, нелепая смерть Рептилии. Дали бы владыке Миктлана выбрать из скромного арсенала его молодой преисподней — придумал бы кончину поэффектнее. Однако приходится довольствоваться тем, что дарит судьба.

Первая выпускает остывающее тело матери, прячет взгляд, отворачивается, зябко запахнувшись в крылья. В самОй ангельской позе сквозит наигрыш, заставляющий вспомнить: Тата не только ангел, но и актриса. И сейчас эта актриса умело, с удовольствием отыгрывает роль скорбящей дочери — скорбящей, но прощающей убийц близкого человека. Прощающей самого сатану, хоть тот и забрал родную душу, чтобы мучить. Кабы не сверхъестественное, дьявольское чутье, Дамело нипочем бы не распознал Татино позерство — или как там оно у живых актеров называется? Работа над образом? Или дело не в чутье владыки Миктлана, а в том, что ангелы по сути своей правдивы, однако это не мешает им быть заядлыми интриганами. Дети Ханан Пача не могут — или не хотят — лгать словами и вместе с тем охотно лгут телом. Его цицимиме не позволяет себе ни единого сердечного порыва, ни единого свободного жеста, она постоянно прислушивается к чему-то, точно в ухе у нее скрытый наушник, а в нем вся мудрость и изощренность небес. Словно ей отдает приказания величайший из режиссеров — сам господь.

У владыки преисподней еще будет возможность полюбоваться на мастерски разыгранный спектакль, на гениальную ангельскую интригу, а сейчас он должен разобраться с Рептилией.

Тело старухи тяжелое, как будто кровь ее превращается в свинец прямо сейчас, на пути из одного Пача в другой. Миктлантекутли не часто доводилось таскать трупы, но о мясе он знает все. Трупное окоченение показывает, что наступила смерть и что слепая гадина, несмотря на свой недуг, была еще довольно крепкой женщиной. И прожила бы, наверное, еще лет тридцать, а может, и все сорок, заласканная и обихоженная дочерью-ангелом. Распустилась бы махровым цветом в Тлальшикко, низведя местных обитателей до статуса слуг и придворных, потеснила бы на престоле самого князя ада, гоняла бы его по поручениям, как мальчишку.

Не сложилась у Рептилии долгая жизнь, не сложилась. Мертвое тело оттягивает руки сатане, избавленному от необходимости расправы со «старой больной женщиной», которая на деле не что иное, как готовая к употреблению адская тварь. Случись Миктлантекутли убить тещу — ох и припомнили бы ему это злодеяние! Но руки князя ада чисты, даром что по локоть измараны в подсохшей крови — так же, как у Первой. Для ангела все кончено, для дьявола все только начинается.

Ицли ждет хозяина внизу. Такой верный — до очередного предательства. Такой любящий — до следующего приступа ненависти. Миктлантекутли сбрасывает ему на руки труп Рептилии, точно плащ лакею в дверях:

— Возьми. И закопай.

Его первый палач кивает. Уж он закопает, уж он найдет место. Да так, что на девятый день выползет из-под земли что-нибудь полезное для преисподней. Лучше всего — гигантский крокодил. А то ягуар, охраняющий миктланскую сельву, у них есть, значит, остается добыть крокодила. Дамело готов отдать приказ о превращении Рептилии в то, чем она всегда и была по сути своей — в дейнозуха, чья хватка мощнее, чем у тираннозавра. Зато разум… О-о-о! На лице Миктлантекутли появляется жестокая усмешка: отточенный разум слепой гадины будет низведен до примитивного наслаждения мощью тела. Машина для убийства, целыми днями валяющаяся на отмели с раззявленной пастью — и где-то внутри тупой твари мучается вынужденным бездельем хитрая, подлая душа, десятилетиями обращавшая слабость в силу, жалость в подчинение, благородство в тиранию.