— Сегодня явилось на его имя письмо, — улыбнулся Загряжский. — Это может означать только одно, что вслед за ним в Симбирск явится и сам поэт. Я уже велел Пьеру приготовить для него большую комнату. Ты меня не слушаешь?

— Ах, Алекс! — всплеснула ручками губернаторша. — Договорим о Пушкине не сейчас. Мне надо идти, к тебе явился этот несносный жандарм Стогов. И, кажется, он обратил внимание на Кравкову и любезничает с ней.

— В самом деле? — оживлённо воскликнул Загряжский. — У штаб-офицера губа не дура. За Кравковой имеется богатое приданное, а у Стогова одно жалование.

— Что ты говоришь такое, Алекс, — укоризненно вымолвила, уже стоя в дверях, губернаторша. — Кравкова готовится вступить в монастырь…

— Знаю я вашего брата, — небрежно обронил Загряжский. — На дню семь пятниц у каждой.

Но губернаторша уже удалилась, она так всегда поступала, когда на Алекса находила блажь учить её уму разуму. Многие порицали Марью Андреевну, что она потакает ветрогонству мужа, изо всех сил его защищает, когда он очередной раз вляпывается в какую-нибудь дурную историю, но такой уж у неё был характер, а это, как утверждает опыт, всегда судьба человека, а её нужно принимать безропотно и безотказно.

Мысленно Загряжский решил никому не говорить о близком приезде Пушкина, но едва Стогов, позванивая позолоченными шпорами, вошёл в кабинет, как губернатор продемонстрировал ему письмо жены поэта и объявил о своём с ним родстве.

— Пути господни неисповедимы, — сказал штаб-офицер. — Считайте, что вам повезло иметь в родстве столь знаменитого человека.

— Пока я не вижу для себя в этом никакой выгоды, — засомневался Загряжский. — Поэты — во всех смыслах ненадёжный народ.

— Находиться рядом с Пушкиным, — сказал Стогов, — значит получить для себя частичку той славы, которая не покидает поэта во все времена. Но может быть вам не интересно, что вас будут вспоминать и через двести лет, поскольку вы были рядом с великим человеком.

— Какое заблуждение, — усмехнулся Загряжский. — После смерти его сразу забудут, как уже не помнят Державина. А мне мой отец всё темечко продолбил, заставлял знать наизусть «Фелицу», что писана про Екатерину Великую. Кто сейчас её знает?.. Разве что старики, которые являются на выборы предводителя дворянства в мундирах екатерининского кроя. Да, кстати… вы, Эразм Иванович, кажетесь таким серьёзным и неприступным, но только что так мило щебетали с девицей Кравковой, что моя жена обратила на это внимание.

Штаб-офицер кисло взглянул на губернатора и звякнул позолоченной шпорой.

— Я спросил Кракову, скоро ли она переселится из губернаторских покоев в монастырь, на что она ответила, что живёт в келье и ходит сюда по приглашению губернаторши. Разве это щебетание?

— Ну вот, вы уже и осерчали, Эразм Иванович! — развёл руки в сторону Загряжский. — Если желаете, я вам поведаю об одной своей глупости.

— Рассказывайте, но только одну глупость, не больше.

Внезапно лицо Загряжского покрылось красными пятнами, он вскочил на ноги и заявил с отчаянной решимостью:

— Вы меня оскорбили!

— Чем? Разве первый раз вы пытаетесь мне рассказать про свои глупости?

— Ах, так? Я прошу удовлетворения! Я не позволю себя оскорблять! Я вызываю вас на дуэль!

Стогова такой поворот событий слегка взволновал, но не удивил, он был испытан пятнадцатилетней морской службой на Дальнем Востоке и видывал такие виды, что Загряжскому даже не снились.

— Я бы с большим удовольствие с вами сразился, но я, видите ли, моряк, а пока существует русский флот ни одной дуэли в нём не было, мы презирали этот способ удовлетворения, однако я принимаю ваш вызов.