Эразма Ивановича визит полковника не удивил: за последние дни почти каждый отъезжающий в свою усадьбу помещик счёл своим долгом навестить Стогова и выразить ему своё уважение, на что в ответ жандарм довольно покашливал и говорил:

— Полно меня хвалить! Блюсти интересы благородного сословия — мой прямой служебный долг. И я польщён, что отборное симбирское благородное сословие удостоило меня чести быть принятым в его именитый круг.

После обмена любезностями каждый визитёр приглашал штаб-офицера посетить его усадьбу в удобное для гостя время, обещая ему, кто — невиданную уху, кто — царскую охоту с ловчими птицами, кто — пир с баядерками и катанием по Волге с оркестром роговой музыки и разудалыми песнями. Эразм Иванович всем обещал быть, но в его намерениях отдых полностью отсутствовал: лето сулило ему беспокойную жизнь, поскольку нужно было приглядывать за настроением крестьян, которые из государственных переводились в удельные, то есть становились принадлежащими царствующему дому Романовых, что ухудшало их теперешнее положение, а, учитывая, «угольки» Пугачёвщины, бушевавшей в Симбирском крае пятьдесят лет назад, здесь могло проявиться народное возмущение, которое неизбежно стало бы лихом для всего благородного сословия.

Исходя из этих опасений и руководствуясь на этот счёт секретной инструкцией шефа жандармов графа Бенкендорфа, Эразм Иванович почти всё лето провёл в разъездах по губернии, которая по своим размерам была вполне сопоставима по площади с некоторыми европейскими государствами, ко всему приглядывался и прислушивался и не только с тем, чтобы выявить первые ростки народного возмущения, но и проводил смотр невестам, потому что ему пришла самая пора жениться и заводить семью.

Минувшую зиму, бывая на балах и просто в гостях, Эразм Иванович не забывал подыскивать себе подходящую невесту, и скоро сделал вывод, что здесь их столько, что хоть лопатой греби, и не абы каких, а большей частью весьма пригожих личиками, и принялся составлять список девиц, за коими он мог получить не менее ста крепостных душ в приданое. После поездок по губерниям, у Стогова к концу лета составился список из более ста пятидесяти фамилий, которые он мечтал осенью тщательно просмотреть, выбраковывать из него тех, кто имеет изъяны в родне, а к остальным невестам присмотреться по второму разу, по третьему, чтобы прийти к окончательному решению до Рождества.

Будучи занятым всё лето столь животрепещущим делом, Эразм Иванович не упускал из виду и губернатора, которого давно решил принести в жертву ради своего возвышения по службе, и через своего верного старшего канцеляриста Сироткина знал, что Загряжский продолжает вести жизнь светского ветрогона и мота, но в чём-то явном, за что его можно было бы уцепить, не замечен. Однако в городе нет-нет да и стали поговаривать, что время от времени по улицам бродит странная, явно не здешняя, старуха. Более просвещённые обыватели считали эти слухи бреднями, но они не пропадали и, вернувшись в Симбирск, штаб-офицер, решил, не откладывая в долгий ящик, это дело расследовать, тем более его нюх жандармской ищейки доносил ему, что следы загадочной старухи надо искать в губернаторском дворце.

На другой день после возвращения, Эразм Иванович устроил жандармской команде смотр, где строго, даже придирчиво проверил экипировку жандармов, заставил их, к восторгу ребятни и к удовольствию прохожих, совершить несколько строевых эволюций, затем отпустил всех к месту дислокации, а сам в парадной форме, в коей проводил смотр, в седле поехал к губернаторскому дворцу.

Загряжский через своего верного Ивана Васильевича знал о водворении штаб-офицера на место своей постоянной службы, но не ожидал его увидеть у себя, и, разобрав почту, был занят тем, что разглядывал заинтриговавший его конверт с письмом, адресованным Александру Сергеевичу Пушкину, первому поэту России, с которым его с некоторых пор стали связывать родственные отношения.