— Надо определиться с прачкой, — сказал Эразм Иванович.

— Но вряд ли кто здесь умеет стирать бельё до снежной белизны?

— Имеется у нас одно на французский манер портняжное заведение. Его владелица мадам Мими явилась сюда вслед за Загряжским, и там стирают губернаторские рубахи.

— Договорись, Сироткин, с этой Мими, с непременным условием, чтобы моё бельё стирали от Загряжского отдельно.

— Будет сделано, — усмехнулся Сироткин. — Я подготовил для вас отчёт по секретным суммам, которые выплачены Иванам Иванычам.

— Сколько их у нас всего? — оживился Стогов, поскольку платное осведомительство составляло основу всеведения жандармского сыска.

— Трое, на большее денег не хватит, — сказал старший канцелярист, развернув перед подполковником самодельную папку из картона, в которой имелись три поместительных кармана, с написанными на них названиями уездных городов: Ардатов, Сызрань, Карсун.

Стогов вынул бумаги из среднего кармана и познакомился с жизнью и деятельностью внештатного охранителя российского государства Ивана Иваныча сызранского, а в действительности Ферапонта Герасимовича Белкина, уездного почтмейстера, составившего себе приработок на перлюстрации писем. За своё хлопотное занятие он получал пять рублей в месяц, а ещё и удовольствие, какое ни за какие деньги не купишь — копаться в чужих жизнях и ощущать свою исключительность от приобщения к державной силе, которая может любого человека низвести до положения ничтожества.

Иван Иванычи ардатовский и карсунский были чиновники уездных управ, досконально знавшие подноготную своих территорий и составлявшие месячные отчёты о совершённых тяжких преступлениях и о передвижениях лиц, занесённых в особый список как подлежащих неусыпному надзору, в основном из дворян, каким-то боком касавшихся событий 1825 года, а так же известных несдержанностью в высказываниях относительно властных особ и похвалой якобинских порядков.

Эразм Иванович относился к людишкам стукаческого толка с пониманием: школа жизни, которую он прошёл на дальневосточной окраине, отсутствие сколь-нибудь значительного наследства приучили его смотреть на всё, что происходит у него перед глазами с точки зрения получения вполне законной и честной выгоды для себя. Он не брал взяток, не мечтал о богатстве и предпочитал жить и растить свой капитал до определённой черты, чтобы купить имение, жениться и со временем зажить в своё удовольствие в кругу многочисленного семейства.

Глава 6

Губернатор Загряжский просыпался близко к полудню, вставал с кровати не сразу, любил понежиться под атласным одеялом на пуховой перине и повспоминать, что ему явилось во сне, а если ничего не привиделось, то сочинить новеллу для жены, большой любительницы толкований сновидений. Иногда ему действительно снились чудные сны, которые и смотреть было занимательно, а иногда мерещились такие дикие кошмары, которые могли сулить лишь Сибирь и каторгу, а не навороженное супругой желанное место министра внутренних дел Российской империи.

И лишь один сон повторялся Загряжскому с загадочной регулярностью на протяжении нескольких лет с тех пор, как он был назначен гражданским губернатором. И со временем Александр Михайлович уверовал, что его назначение в Симбирск произошло именно таким образом как это случилось во сне, и стал всем рассказывать именно эту версию своего возвышения.

14 декабря 1825 года — Сенатская площадь, взбунтовавшиеся полки, толпы народа, лихорадочная суета вокруг Зимнего дворца, бледный от волнения ещё не коронованный император Николай Павлович. О случившемся Загряжский узнал у дворника, сразу понял, что это его час и бросился, чтобы засвидетельствовать верноподданнические чувства. Государю требовались верные люди, и он, увидев капитана Преображенского полка, немедленно послал его к бунтовщикам с повелением сдаться.