Государю требовались верные люди, и он, увидев капитана Преображенского полка, немедленно послал его к бунтовщикам с повелением сдаться. За день Загряжский совершил несколько подобных поездок, во время одной из них в него попал камень, слегка повредив ногу, и он извлёк из этой царапины милость царя, который его не забыл и как-то поручил брату Константину спросить, что капитан желает. Как раз этот эпизод сегодня опять приснился Загряжскому.
Он явился к великому князю, не зная причины вызова и с внутренним трепетом, поскольку Константин был известен в гвардии как самодур и придира.
— Так что ты хочешь за службу?
— Желаю быть губернатором! — выпалил Загряжский.
— А не много ли будет? — заметил великий князь.
— Для государя всё возможно.
— Это верно, возможно и учредить для тебя должность начальника тюленей на Камчатке.
Ничего этого, конечно, не было. Но сновидение было, как всегда, так правдоподобно, что Загряжский проснулся несколько раньше обычного от учащённого сердцебиения. Протёр глаза, дёрнул за сонетку, в соседней комнате тренькнул звонок. Вошёл камердинер, рослый малый, одетый по-господски, за ним появился лакей с горячей водой, тазом и полотенцем. Александр Михайлович с помощью камердинера умылся и сел к зеркалу. Пристально всмотрелся в своё отражение, провёл несколько раз щёткой по волосам и вздохнул, отмечая, что кудри заметно отступили к верхушке, поредели и подёрнулись на висках изморозью.
— Бриться будете?
— Джентльмен обязан это делать каждое утро.
Камердинер намылил ему подбородок и шею, поправил на кожаном ремне немецкую бритву и ловко выбрил своего господина, уверенно лавируя лезвием между бакенбардами, губами, носом и крохотными прыщиками. Затем последовало обтирание лица кёльнской водой, подзавивка горячими щипцами волос, выщипывание из ушей и ноздрей кустистой и жёсткой растительности. Окончательная доводка внешности Александра Михайловича до кондиции светского льва заключалась в тщательной отделке ногтей. Камердинер их почистил, подрезал, отлакировал и отступил на шаг, любуясь содеянным.
— Скажи-ка, Пьер, — произнёс Загряжский, потрепав по щеке своего любимца, — кто тот человек, кто может сделать императору больно, не рискуя при этом потерять голову?
Камердинер задумался и развёл руками.
— Зубодёр! — сказал губернатор и расхохотался. — А теперь ступай и кликни Ивана Васильевича.
Вошёл правитель канцелярии, самое доверенное лицо губернатора и почтительно поприветствовал своего патрона.
— Рассказывай, Иван Васильевич, что нового?
— Ночью сгорел дом мещанки Сорокиной на Лисиной улице. Из приезжих лиц значительных не имеется. Отставной прапорщик Козодавлев плюнул в бороду купца Угрюмова за купленное в его лавке намедни гнилое сукно. В Сенгилее отравление девицы Пушной уксусом из-за несчастной любви. Пожалуй, всё.
— А что жандармский штаб-офицер? Не собирается навестить губернатора?
— Как заехал в своё отделение, так и не выглядывал. Но к нему заглядывал господин Бенардаки. Жандарм торгует у него коня.
— Не ожидал, что Дмитрий Егорович так прижимист. Мог бы подарить.
— Может новый штаб-офицер враг взяток? — предположил Иван Васильевич.
— Это было бы ужасно для вице-губернатора. А как поживают наши либералы?
— Господа Тургенев и Аржевитенов изволили вчера в собрании непочтительно отозваться об особе губернатора.
— Да? Интересно. Ну, и как отозвались?
Правитель канцелярии замешкался с ответом.
— Я жду!
— Они вас называли ветрогоном.
— И только-то! Ладно, ступай. |