Александр Михайлович был польщён похвалой маститого зодчего. Он кликнул камердинера и приказал принести шампанского. Теперь был польщён и Михаил Петрович, в сановных покоях шампанским его угощали впервые, отношение к художникам в старые времена было презрительным, ибо ещё Пётр Великий повелел «незаконнорожденных записывать в художники».

Они освежились благородным напитком, Александр Михайлович почувствовал, что на него накатило вдохновение. И он обнажил перед архитектором тайное, что временами томило душу просвещённого администратора.

— Сейчас управители губерний стеснены в своих начинаниях, но, возможно, в будущем губернаторы получат большую свободу в решениях, у них появится возможность напрямую завязывать связи с заграницей, привлекать просвещённые идеи и капиталы. Например, Симбирску очень бы помогли связи с французским Лионом, где много шёлковых мануфактур, а у нас на Тутях, а название сей окраины происходит от тутового дерева, можно бы наладить выращивание шёлковичных червей, что вы на это скажите?

— Я — архитектор и мне трудно судить об этом, — сказал Михаил Петрович, а про себя заметил, что губернатора определённо заносит. — Да… скамейки железные, а на них долго не просидишь, вредно для почек.

Губернатор скис, он уже сожалел, что открыл перед архитектурным сухарём и плебеем свою восторженную душу. В свою очередь Коринфский был доволен тем, что удачно лягнул губернатора, от которого в своё время выслушал немало глупейших нотаций. Михаил Петрович сухо откланялся и вышел, а губернатор, сожалея о пустой трате, посмотрел на недопитую бутылку шампанского, приказал камердинеру плотно её закупорить и запереть под ключ. «А то ведь вылакает, шельма, — подумал Александр Михайлович. А Коринфский — сволочь, плебей, ему не доступны высокие движения души. И я тоже хорош, нашёл перед кем метать бисер». Но потаённая идея, сгоряча высказанная Александром Михайловичем архитектору — сухарю, продолжала ещё его беспокоить. Загряжский был мечтателем, он любил вообразить, что вдруг нежданно откуда-нибудь на него свалится миллион рублей золотом, или государь выделит ему пенсию, или ему в его имении вдруг откроются алмазные россыпи. Что ж так было и пребудет всегда: одни мечтают о богатстве, другие — о революции, романтичный девятнадцатый век ещё не оржавил душу людей сухим практицизмом и скепсисом.

Глава 7

Эразм Иванович ничего в своей жизни наобум не делал, и прежде, чем совершить какой-нибудь поступок, тщательно обдумывал последствия, взвешивал все за и против, и только когда шансы были равновесны, решался доверить судьбу случаю, если уж нельзя было совсем отказаться от принятия решения.

Первый визит к губернатору должен был прояснить многое. И вполне могло оказаться, что Загряжский вовсе не такой уж легкомысленный и пустой человек, каким его повсеместно рекомендовала молва. И тогда возникшая по дороге в Симбирск в голове Стогова задумка получить заветные полковничьи эполеты могла в одночасье рухнуть, и впереди его ждало многолетнее унылое прозябание в захолустной провинции, а за это трудно ждать от начальства желаемого повышения по службе.

Собираясь в губернаторский дворец, Стогов уже вёл мысленный диалог с Загряжским, то есть репетировал фразы, позы, придумывал фигуры речи позаковыристей, словом, устроил репетиционный прогон будущего рандеву с губернатором, пока его увлекательное занятие осторожным постукиванием в дверь прервал унтер-офицер жандармской команды, дежуривший при особе штаб-офицера Симбирской губернии.

— Господин подполковник! Явился от Бенардаки приказчик и привёл коня.

— Пусть ждёт, я скоро выйду, — сказал Стогов и продолжил одевание. Эразм Иванович был морским офицером, и флотская форма существенно отличалась от парадного жандармского одеяния, в котором ему предстояло сделать визит к начальнику губернии.