Александр Михайлович отшатнулся от окна, чтобы не быть замеченным проезжающей ватагой: от здешних разбалованных дворян можно всегда ожидать неприятности, даже начальнику губернии. И сейчас, гарцуя под окнами губернатора, они злили собак хлопками арапников, свистели и нагло обшаривали глазами окна жилых комнат, особенно вызывающе щерился предводитель этой шайки молодой князь Дадьян, высланный из Петербурга в Симбирск за громкую дуэль. Загряжский имел все основания обходить этого опасного человека стороной. Князь всё явственнее и настойчивее ухаживал за старшей дочерью губернского предводителя дворянства князя Баратаева, которой небезуспешно строил куры и главный симбирский ветрогон и греховодник, с опаской наблюдавший из своего окна за соперником. Князь был в бурке и выглядел кровожадным азиатом, посверкивая серебряными газырями на черкеске и серебряным поясом, на котором болтался огромный кинжал и пороховница. Под стать предводителю были и другие любители псовой охоты, на каждом было навешано столько оружия, будто они собрались промышлять разбоем на большой дороге, а не гоняться за зайцами и лисами, которые в этом году так расплодились, что их можно было видеть на окраинных улицах города.

— Явился по вашему вызову полицмейстер Орловский, — сообщил камердинер, прервав предпринятую от нечего делать губернатором ревизию окрестностей дворца. Александр Михайлович встряхнулся и вернулся за стол к исполнению обязанностей начальника губернии.

Поседевший на службе правопорядку Орловский пережил уже несколько губернаторов и своё полицейское счастье обрёл в Загряжском, который не был способен к разносам, диким выходкам и рукоприкладству, что было не в редкость при прежних начальниках губернии. Александр Михайлович был доволен распорядительностью полицейского, которую тот проявлял при поездках губернатора по уездам, в организации встреч с крестьянами. Их, по правде говоря, Загряжский побаивался, как неких чужестранцев, кои хотя и разговаривали с ним на одном языке, но бороды, лапти, армяки делали их отличным от дворян народом, с которым судьба приговорила существовать в наказание, не известно за что, благородному сословию.

— Рад тебя лицезреть, Игнатий Мартынович, — произнёс с французским проносом Загряжский, разглядывая обильно потевшего с похмелья полицмейстера. — А сейчас ответствуй, майор: для чего заведена полиция?

Орловский предпочёл не отвечать на чересчур понятный вопрос, справедливо предполагая, что в нём кроется какая-нибудь заковырка.

— Молчишь? Значит, знаешь свою вину, — укоризненно произнёс губернатор.

— Никак нет, ваше превосходительство! — отвердел взглядом майор.

— А ведь врёшь, — скривился Загряжский. — Сейчас, поди, гадаешь, кто донёс губернатору, что бронза, украденная у полковника Шуинга, давно разыскана, и теперь ему нужно позолотить пятью полуимпериалами твою лапищу, чтобы получить своё имущество? Я скажу, от кого мне сие известно — от самого полковника!

— Я, ваше превосходительство, не имею к этой бронзе никакого касательства, — прохрипел Орловский и утёр широкой ладонью потное лицо.