— Исправники мне доносят, что в губернии народ всё чаще винит в пожарах полицию. Ступай, голубчик, разберись с бронзой полковника Шуинга, а про овражные притоны никому не говори.
Александр Михайлович выпроводил полицмейстера не только потому, что тот стал поглядывать в сторону недопитой бутылки шампанского, его влекла к себе встреча с тем, что составляло подлинный смысл его существования. Он вышел из кабинета и через толпу просителей, не замечая никого, направился по коридору в оранжерею, которая вплотную примыкала к губернаторскому дворцу.
Уже вступила в свои права зима, а здесь благоухали розы и другие цветы, зеленели апельсиновые и лимонные деревья, поспевали редкого вида перцы, ждали своей очереди отправиться на губернаторскую кухню свежий лук, редис, сельдерей, пастернак и много другой огородной мелочи. Хозяином этого роскошного оазиса был садовник Степан, крепостной человек Загряжского, выучившийся своему ремеслу у самых настоящих голландцев в Петербурге, и, по совместительству, безропотно выполнявший щекотливые поручения своего барина. Степан жил при оранжерее, у него была отдельная просторная комната, которую он содержал в большой чистоте. Комната имела два выхода: один вёл в оазис, другой — в сторону волжского берега, зимой всегда безлюдного, к тому же этот вход был укрыт от любопытных глаз густыми посадками деревьев и кустарников, и пользовался им один Загряжский и его таинственные посетительницы. Садовник увидел господина и глухо произнёс:
— Пришли-с. Ждут…
Александр Михайлович взял срезанную Степаном красную розу и, ощущая прилив возбуждения, вошёл в комнату. Помещение затеняли тяжёлые шторы, но один лучик солнца освещал полуобнажённую грудь молодой женщины, призывно раскинувшейся на диванных подушках.
— Ах, Алекс, — томно произнесла она, — я так тебя заждалась!
— Что поделаешь, — нервно хихикнул Александр Михайлович, — губернаторские хлопоты.
Он снял с себя фрак, жилет, галстук, расстегнул ворот рубашки, упал на диван и жадно сгрёб одалиску в охапку.
— О Мими! — простонал губернатор.
Мими ловко выскользнула из его объятий, и, поправляя волосы, показала розовый язычок.
— Потерпи, Алекс. Сначала мы выпьем, затем я спою тебе песенку, которую сейчас распевает весь Петербург. А остальное потом.
Александр Михайлович знал Мими с прошлого года. В Симбирске она появилась через протекцию знатного старого барина, который вывез одалиску из суетной Москвы, чтобы она скрасила умелой нежностью его угасающие дни. Через несколько месяцев симбирский селадон обрёл вечный покой на Покровском кладбище, успев обеспечить даме сердца безбедное будущее, купив ей дом и назначив денежное содержание с условием, чтобы Мими один раз в месяц посещала его могилу с букетом цветов. Своим завещанием покойный барин закрепостил Мими на все дни её жизни: ей было уже около тридцати лет, искать счастье в другом месте было уже поздно и, поразмыслив, одалиска открыла ателье модной одежды, в которой богатые симбиряне уже давно нуждались.
Обыватели ожидали, что Мими превратит своё ателье в дом свиданий, но этого не случилось. Получив самостоятельность, она уже не нуждалась в покровителе и по своему выбору положила взгляд на холостяка Бенардаки, но хитрый грек ловко переадресовал Мими на Загряжского, которому рекомендовал модистку во время очередного крупного проигрыша в карты. Скоро известная особа была приглашена к губернатору для встречи в приватной обстановке и Загряжский имел возможность удостовериться в её ненавязчивой общительности.
— Ты выполнила мой заказ? — живо поинтересовался Загряжский.
— А ты, Алекс, шалунишка! — ласково сказала Мими. — Скажи, зачем тебе старушечий наряд? Ужели на бал-маскарад? Тогда мысль нарядиться старухой меня удивляет. |