Иван Васильевич проводил Караваеву в покои губернаторши, а сам отправился с докладом к Загряжскому.

— Ай, ай! — сказал Александр Михайлович и строго посмотрел на правителя канцелярии. — А этот Сеченов оказался большой шельмой! Доставить его немедленно ко мне! А с девицы Кравковой следует взять её собственноручное объяснение.

Иван Васильевич отправился в номера, где провёл доверительную беседу с Варварой Ивановной, умело обо всём её выспросил, можно сказать, процедил через сито, вычислил остаток, затем постучал в дверь Сеченова в сопровождении подчинённого подполковника Стогова. Павел Дмитриевич отпер дверь и обомлел: перед ним стоял саженого роста жандарм в блестящей каске, над которой колебалась сутана из чёрного конского волоса.

— Немедленно пожалуйте к губернатору, господин Сеченов! — жёстко произнёс Иван Васильевич.

Сызранский городничий сразу вспотел и ощутил в животе предательские спазмы, которые заставили его опуститься на кровать. Иван Васильевич расценил его поведение как симулянтское, кивнул жандарму, тот крепко ухватил Сеченова под руку и потащил по лестнице вниз.

Хотя была середина дня — святое для симбирских обывателей время сытного обеда и отхода к послеобеденному сну — около номеров по-прежнему было людно. Однако все сразу притихли, когда из ворот показались сначала важно шествующий начальник канцелярии губернатора, затем Сеченов в полузастёгнутой шинели и сбившейся набок фуражке, поддерживаемый мощной рукой жандарма.

— Что, Иван Васильевич, масона поймали? — угодливым тенором осведомились из толпы.

— Нет, это не масон, — уверенно сказал кто-то. — Это карточный промышленник по ярмаркам. Я его, кажись, видел на прошлогодней Сборной, как он обчистил кавалерийского ремонтера, ажно на пятнадцать тыщ.

— А ну пошёл из-под ног! — оттолкнул в сторону от саней крутившегося на обочине молодого приказчика Иван Васильевич.

Следом за ним в сани погрузились Сеченов и жандарм.

— Гони!

Разъездной губернаторский кучер пустил пару гнедых крупной рысью, а сзади кто-то жалостливо воскликнул:

— Вот так нашего брата и упекают в Сибирь!

Почти каждый в толпе примерил к себе участь Сеченова, озяб от испуга и поспешил домой, чтобы согреться чаем и забыть навсегда то, чему он только что был свидетелем.

Загряжский с любопытством рассматривал стоявшего перед ним навытяжку нового сызранского городничего.

— Вы что, язык проглотили, любезный? — осведомился губернатор.

— Никак нет! Имею честь представиться вашему превосходительству по случаю назначения на должность сызранского городничего.

— Нечего говорить, хорош градоначальник! Вы и в Сызрани намерены умыкать девиц из почтенных семейств?

Павел Дмитриевич подавленно молчал.

— Ума не приложу, что с вами делать, — продолжал губернатор. — Эта стрельба, эта девица… Эхо от вашего скандала уже катится к Петербургу. Вот что, напишите объяснение на моё имя, я свяжусь с министром внутренних дел. А пока я вас, до решения министра, отставляю от должности сызранского городничего. Ступайте! Ступайте! Передайте девице Кравковой, чтобы она предоставила объяснительную записку мне лично.

Сеченов брёл по улице, и его самочувствие было ужасным. Он негодовал на всё — на Метальникова, заманившего его в Репьёвку, на Варвару Ивановну, пустую и взбалмошную девицу, на ямщика, согласившегося подъехать в полночь к усадьбе Кравковых, на сопляка корнета, устроившего пальбу в номерах, всё это по воле случая так гладко соединилось, так прочно сцепилось между собой, что увлекло его в пропасть. И сколько ему лететь до самого дна, не ведал никто.