– Что получилось? – прервал я этот поток воспоминаний.

– Что‑что... В тюрьму ее посадили. И ее, и ее братца.

– Да ты что? – Я вспомнил спокойную, рассудительную женщину в доме на Пушкинской. Как‑то все это не вязалось одно с другим. Леха Мухин с чемоданом алмазов, бесшабашное детство, тюрьма – это вязалось. А Марина Мухина со своим молчаливым ребенком – нет.

– Вот тебе и что! – продолжал между тем Карабас. – Странно, что ты ничего об этом не слышал. Громкое было дело... Н‑да... – Карабас даже зажмурился, припоминая стародавние годы, когда и он был молодым. – Лет десять назад это было.

– Но Марине было уже не шестнадцать?

– Нет, ей лет девятнадцать было. Или двадцать. А брательнику ее как раз шестнадцать стукнуло. За убийство их посадили.

– Еще раз, – попросил я.

– За убийство. Забрались на дачу, а тут хозяева приехали. Вот они хозяев‑то и замочили. С особой жестокостью. Потому что оружия с собой у них не было, мочили всем, что под руку попалось, – стулья там, подсвечники... А убитые – муж и жена – были какие‑то известные шишки. Он – то ли директор завода, то ли еще кто. Шума поэтому было много, суд потом очень долго тянулся. Но в конце концов их засудили. Не помню, сколько лет им дали, но, судя по тому, что Маринкин брат на прошлой неделе тут запонками золотыми сиял, годы эти кончились... Ты его так и не нашел, Леху? У него еще кличка такая была – Бляха‑Муха. В смысле, мелкий, но противный.

– Вот это прямо в точку! – не выдержал я. – Мелкий, но противный – это точно! Я с ним пообщался от силы час, а вышло из этого такое, что никак расхлебать не могу!

Карабас развел руками. Гримасу на его лице можно было понимать по‑разному. То ли – мои соболезнования. То ли – знай наших!

2

– Чудная история, – подвел кто‑то итог Карабасову рассказу. Я привстал с табурета и обнаружил, что «кем‑то» был Шумов. – Теперь пусть гражданин Карабас займется своими прямыми обязанностями, пока у него все клиенты не разбежались... А я тебе расскажу свою чудную историю, – пообещал Шумов. Карабас при виде его зло скрипнул зубами:

– Если бы не подполковник вчера с вами... Я бы сразу раскусил! Отдел общественного питания... Ха!

– Все ясно, товарищ в шоке, – сделал вывод Шумов и поманил меня к себе.

Главным украшением так называемого карабасовского кабинета были два огромных холодильника, которые мерно гудели, а иногда начинали дрожать. Из‑за их гула совершенно бесполезно было подслушивать под дверью кабинета, хотя вряд ли кто‑то нас с Шумовым собирался подслушивать.

– Значит, братец с сестренкой замочили двух человек, – Шумов покачал головой. – Все‑таки искусствовед из меня неплохой. Я сразу почуял в той комнате легкий аромат уголовщины... На той картине, что висела на стене.

– А что там такого? – поинтересовался я. – Вряд ли это была зарисовка того лагеря, где Марина отбывала срок...

– Дело не в том, что на картине, а в том, как сделана эта картина. Техника, Саша, техника! – Шумов откинулся на спинку стула и снисходительно посмотрел на меня, будто какой‑нибудь Виталий Вульф, телеведущий. – Гарик, которого ты вчера видел, как‑то пригласил меня в ГУВД на выставку «Художественное творчество отбывающих наказание».