– Это же надо, какая мразь! – с ненавистью проговорил милицейский капитан, защелкивая наручники на запястьях Лехи. Молоденький лейтенант по фамилии Лисицын смотрел на забрызганного кровью Мухина как на исчадие ада. Марина сидела в милицейской машине и тупо смотрела перед собой. Через два часа, прямо посреди допроса, у нее началась героиновая ломка.

Излюбленная манера обращения Барыни с людьми заключалась в том, чтобы сначала вознести их как можно выше, а потом треснуть башкой об асфальт, чтобы мозги брызнули из ушей. Она называла это «контрастный душ».

9

Мухинское пальто Шумов оставил где‑то в прошлом. Теперь на нем была длинная куртка камуфляжного цвета, причем ее размер явно превосходил габариты самого Константина Сергеевича. Шумов, не поднимая глаз, перемещался по складу, нигде не задерживаясь и ни с кем не разговаривая. Вероятно, люди Хруста думали, что он приехал вместе с Тыквой, а тыквинские парни принимали его за одного из помощников Хруста. Я только не мог понять, что здесь может сделать одинокий сыщик против двух десятков вооруженных людей. Может, Шумов просто сильно треснулся головой при аварии и теперь не отдает себе отчета в своих поступках?

Похоже, так оно и было – Шумова сначала пронесло по всему складу от начала до конца, в десятке метров от мебельной свалки он развернулся и направился обратно, выписывая странные зигзаги.

Ощущение дурдома усиливалось тем, что Хруст и Тыква снова перешли к выяснению отношений на повышенных тонах. Хруст пытался отчитывать Тыкву за то, что тот где‑то облажался, а Тыква презрительно фыркал и предлагал всем недовольным его работой убираться к такой‑то матери.

– Я все сделал нормально! – голосил Тыква. – Я не знаю, кто там куда полез, но все было сделано нормально!

– Слушай сюда, – Хруст злился, отчего его лицо как бы еще больше заострялось книзу. – Это не я тобой недоволен! Тобой недовольны там! – Хруст многозначительно ткнул пальцем вверх. – И ты понимаешь, что это значит!

Но Тыква отказывался понимать, что это значит. Мухин презрительно покачал головой, наблюдая эту свару:

– Позорное зрелище, позорное... Мы тут с тобой сто лет проживем, прежде чем они договорятся. Правда, потом они нас все равно замочат, – с обреченностью фаталиста добавил Мухин.

– Ты уже заколебал, напоминая про «замочат»! – не сдержался я. – Ты лучше скажи, куда ты деньги с алмазами подевал? Я не понял про Пистона и Циркача – ты ведь был здесь, ты не уезжал в Москву, значит, ты не мог передать им деньги...

– А я и не передавал им деньги, – согласился Мухин. – Не смог. По состоянию здоровья.

– Ну а как же тогда?

– А вот так. Терпение, терпение... Я двенадцать лет ждал этого дня. То есть два раза по двенадцать...

– Как это?

– Двенадцать лет назад я понял, что не доживу до спокойной старости. И я стал настраиваться на смерть. Так что я сейчас совершенно спокойно ко всему этому отношусь. И двенадцать лет я ждал момента, чтобы сквитаться с Барыней. Странно, что все так совпало. Наверное, судьба, – глубокомысленно заключил Мухин.

– Про смерть я не спорю, – покосился я на ругающихся Хруста и Тыкву. – А про Барыню что‑то не очень понятно. Она в Испании с двадцатью охранниками. Ты – здесь, в наручниках. И тоже с двадцатью охранниками. Деньги ты Пистону с Циркачом передать не смог. Хотя даже если бы и смог – сам говоришь, что Пистон с Циркачом ничего бы сделать не смогли, и их замочили бы еще на границе... Это ты называешь – сквитаться с Барыней?

– Сквитаться, – сказал Мухин, мечтательно щурясь, – это сделать то же самое, что она сделана со мной и с Мариной.