- Если есть деньги, возьми себе лучше настоящую пальму. Это еще приятнее.

- И настоящее море?

- Почему нет. Съезди на Лазурный берег - пальм и моря, сколько хочешь. Ты

смешиваешь картины с курортом.

- На курорте я была только раз. Но это - одна из моих грязных историй,

потому что богач мой оказался никаким не богачом, а каким-то мошенником и

проиграл свои деньги, сколько у него было, в казино, а я еле-еле обратно

вернулась.

- На гостиничной кровати, наверно, на дорогу заработала.

- Не важно. Расскажи лучше про ту, страшную.

Робер молчал.

- Ну, расскажи! Чего ты замолчал?

- Вот ведь каков человек, - сказал всё так же, словно про себя, Робер. -

Постоянно повторяю себе, что это - прошлое, меня не касается - ни меня, ни

былой Mарианны, - а стоит только подумать, как ты с этими стариками

извращенными вертопрашила - и как будто кто-то желудок мне горстью мнет.

Отвратительно.

- Нет, правда, тебя-то это каким боком касается? Ты что, ревнуешь, что ли?

- Пожалуй, да; похоже, что ревную. Ревную, как будто ты мне жена. Как

будто ты мне жена, без которой я не могу.

Она ничего не сказала, словно не слышала. Потом чиркнула спичкой. Зажгла

сигарету.

- Ты так и не дорассказал мне про ту, страшную.

- Рассмотрела она мои работы. Без особого интереса, впрочем.

"Умелость у вас есть, - вынесла она приговор. - Но никакого понятия о том,

что творится сегодня. Подобные работы непродаваемы... Я не утверждаю, что

если вы перейдете на другие, то непременно преуспеете, но с такими, как эти,

неуспех вам гарантирован на 100%."

Разглагольствований такого рода я уже слышал много и стоял и слушал лишь

потому, что что-то говорило мне, что пытаться нужно до конца.

- Вы правы, - согласился я, - но работы эти я делал для самого себя. Не на

продажу.

- Но вы ведь их предлагаете.

- Предлагаю, потому что уже месяц без крыши над головой и потому что со

вчерашнего дня у меня еще не было ничего во рту, и потому что мне больше

нечего предложить. И если непременно нужно будет спрыгнуть с какого-нибудь

шестого этажа, то я хочу, чтобы это произошло как можно позднее.

На лице у нее показалось что-то вроде улыбки и она крикнула в комнату в

глубине.

- Папа, я ухожу ненадолго - пускай Пьер за магазином приглядит.

А затем мне:

- Пойдемте. Выпьем по чашке кофе.

И мы пошли в бистро на углу и пили кофе, и она заказала мне бутерброд, и

потом еще один, и еще один, и мы долго разговаривали, особенно я, - потому

что после того, как долго не ел, становишься просто пьян от еды, - и не знаю,

что именно я говорил: про Ван Гога и про абстрактное искусство, и про все

такое прочее, - а под конец она мне сказала, что я явно много читал и видел,

но все это перемешалось у меня в голове в кашу.

- Если у вас будет немного времени под вечер, заходите снова... Сходим на

выставку. Увидите настоящее искусство.

Если у меня будет немного времени? У меня было столько времени, что я

просто не знал, куда его девать, и еле дотерпел до шести, потому что ей не

пришло в голову дать мне хотя бы два франка, а я был без сигарет и не мог

даже взять пачку бумаги, чтобы курить окурки.

- На, закури! До окурков мы еще не дошли.

Марианна подала ему через плечо пачку.

- Ты догадлива. Мне действительно страшно захотелось курить, когда я

вспомнил те бестабачные дни.

Он вдохнул обильный горький дым и приклеил сигарету себе на губу.

- Тебе не надоело то, что я рассказываю?

- Нисколько. Только я еще ничего интересного не слышала.

- Знаю я, что' для тебя интересно.

- Ничего ты не знаешь. Продолжай.

- Выставка была - абстрактная мазня, но не без уменья.