делить с ней постель? И она просто оставила меня вариться, и хотя никогда ни

в чем со мной не соглашалась, предоставила мне делать то, что мне хочется, и

говорить то, что мне вздумается.

- На что ж ты тогда жалуешься?

- Ни на что. Ни на что не жалуюсь. Я привык к ее людям, разговорам, кафе.

Привык к "кальвадосу", потому что без "кальвадоса" ночи с Жизелью были бы

невыносимы. Привык к безделью. На что мне жаловаться? Однажды вечером,

поднявшись в студию, Жизель застала меня за тем, как я пьяный рисую

абстрактную живопись.

- Вот обрадовалась-то, наверно...

- Не думаю. "Абстрактную живопись под "кальвадосом" не делают, - сказала

она мне. - Слишком сильным себя мнишь, если шутя ее создать решил..." Этот

назидательный тон! Она всегда меня бесила им... Особенно когда была права.

Потому что из моих абстракций действительно ничего не выходило.

На другой день я попробовал снова - и снова безуспешно. И ожесточился.

Закрылся на целый месяц и извел не знаю сколько полотен и наконец снова

позвал Жизель. Она небрежно прошлась вдоль прислоненных к стене картин, в

двух-трех местах задержалась, потом сказала:

- Видишь? Не так это легко. Местами попадается кое-что по мелочам, но, в

общем и целом, пейзаж скорее отчаивающий.

- А чем это полотно, осмелюсь спросить, хуже де-Сталь или Полякова, или

того, что у Поллока?

- Не знаю чем. Дело в том, что они это сделали раньше тебя. Все это уже

сделано, пойми. Ты подражаешь. Может, даже сам не осознаешь, но подражаешь!

- А они? Какое великое открытие преподнесли они, твои боги? Один-другой

фокус, один-другой плоский фокус - вот и все их открытия.

- Прекрасно. Тогда тебе ничего не остается, кроме как тоже найти свой

фокус. Но _свой_, а не чужой!

Она воистину бесила меня своей логикой. И ожесточала одновременно. И я

бился головой о стенку, пытаясь найти фокусы, вместо того, чтобы творить

искусство.

- Надеюсь, ты все-таки что-нибудь нашел?

- Почти нашел... И если расскажу тебе, то ты поразишься, до чего это

просто...

- Вряд ли. Я в этом ничего не смыслю.

- Нет, это - действительно просто до идиотизма. Требуется только много

краски, много белой краски, а на краски Жизель не скупилась, в этом нужно

отдать ей должное - на краски и "кальвадос" она никогда не мелочилась. Белая

краска, нагроможденная толстым слоем на крупные широкие плоскости при помощи

ножа или шпателя, или впрочем, чем хочешь. И когда высохнет, проходил

прозрачными и полупрозрачными, и делалось, вроде как проблескивающие плиты,

как камни различных цветов, погруженные в прозрачные или более плотные цвета

сумерек...

- По-твоему, это интересно?

- Не знаю. Другие думали, что да, даже Жизель. "Здесь уже есть нечто," -

сказала она мне.

Марианна опустила ноги на землю и потянулась.

- А не встать ли нам...

- Согласен.

- Ох, ноги мои бедные. Ты не посчитаешь чересчур интимным, если я обопрусь

тебе о руку?

- Сам собирался предложить.

- Жди я, пока ты предложишь...

Они тронулись рука об руку.

- Нашел, говоришь. В таком случае что же тебе помешало преуспеть?

- Ничего. Одна мелочь.

- Какая мелочь?

- Та, что висит у меня на руке.

- Что ты там болтаешь?

- Спрашивала же? Отвечаю. Это было в тот вечер, когда я пришел к тебе, а

ты столь изысканно меня прогнала. Я вернулся к себе в студию и все время

думал о Марианне. Только не задирай нос. Я думал про ту, другую Марианну, из

книжного магазина в Эксе. А ты помнишь ту Марианну?

Она не отвечала, и рука, опиравшаяся ему о руку, давила неподвижно.