Когда я ударяюсь головой о твердый деревянный пол, я понимаю, что нахожусь не на корабле.

И мотание не было сном.

Это был мой младший брат.

Упав на диван, я отключился, и теперь свалился своей жалкой задницей на чертов пол. Когда мне удается открыть глаза, я вижу его, стоящего надо мной, как утренний ангел апокалипсиса, — с Саймоном рядом.

— Какого хрена, Генри?

— Я же говорил тебе, что ты ошибаешься. Я же говорил, что Оливия этого не делала.

Эти слова мгновенно приводят меня в полное сознание.

Генри бросает взгляд на Саймона.

— Расскажи ему.

Саймон выглядит бледным — бледнее, чем обычно. И ни капельки не виноватым.

— Рассказать что? — хриплю я.

Он прочищает горло.

— Да… видишь ли — я начал новое семейное дело…

Когда он не продолжает, я толкаю его локтем:

— И?

— Пироги.

Может быть, я все-таки сплю.

— Пироги?

— Да, свежие и замороженные — их можно доставить в любую точку мира. Мы собираемся надрать задницы Мари Каллендер и Саре Ли. А ты знаешь, как мне понравились пироги «У Амелии», когда мы были в Штатах, так что… я купил рецепты у отца Оливии. Все рецепты.

Мой желудок все еще пребывающий во сне, вздымается.

— За сколько?

— Больше шести нолей.

Я медленно сажусь, гнев нарастает.

— А ты не думал, что должен был сказать мне об этом?

Он потирает затылок.

— Мистер Хэммонд хотел, чтобы все было тихо. Он приводил себя в порядок — делал двенадцать шагов и все такое. Он хотел удивить Оливию, когда она вернется домой, тем, что у нее больше нет долгов и ей не придется управлять всем этим в одиночку. — Саймон съёживается. — И, черт возьми, я никогда не скрывал ничего от Фрэнни, поэтому подумал, будет лучше, если ты не будешь… — его слова затихают, когда он оглядывает меня. — Что ты сделал, Ник?

Что я сделал?

Осознание того, что я сделал, приземляется, как удар лося по яйцам.

Я мгновенно вскакиваю на ноги. И с ужасными словами, которые я бросил ей, звенящими в ушах, я бегу по коридору — рубашка распахнута, ноги босые.

Но в тот момент, когда мои руки касаются ручек, еще до того, как я открываю двери, я знаю… я чувствую это.

Ее здесь нет.

Я стою посреди комнаты Оливии — именно так я теперь ее и представляю, — а не «белой спальней» или «прежней комнатой моей матери». Она принадлежит Оливии.

Теперь это пустая комната Оливии.

Кровать застелена, но незанята. Белые стены и мебель, которые вчера выглядели такими чистыми и красивыми, теперь кажутся серыми и безжизненными. Я проверяю ванную и шкаф — не знаю почему — но за исключением нескольких дизайнерских нарядов, упакованных в прозрачный пластик, которые, как я знаю, не принадлежат Оливии, они такие же пустые, как и все остальное. Все ее следы — шампуни, безделушки и маленькие заколки для волос, которые она всегда оставляет после себя, — были стерты.