Муж опускается подле кровати на стул и обеими руками сжимает себе пылающую голову. Он смотрит то на одно, то на другое дитя и, встречаясь с горячими слезами их, невольно содрогается. Ни одного слова утешения не достигает его слуха, ни одного взгляда сострадания не останавливается на его лице. Все и все охладело к нему, и когда он неровными шагами удаляется из комнаты, никто не следует за ним, никто не хочет утешать его.

Но было время, когда множество друзей окружали его во время горести, когда искреннее сострадание отвечало на его душевную скорбь. И где же теперь эти друзья? Друзья, родственники, знакомые один за другим отстали от него, покинули его как беспутного человека, как горького пьяницу. Одна только жена прильнула к нему, одна только она делила с ним радости и горе и при крайней нищете терпеливо переносила тяжкий недуг, и чем же он заплатил ей за это? он едва доплелся из таверны в то время, когда несчастной матери оставалось несколько минут жизни.

Время проходит: трое оставленных ему детей подростают и наконец выходят из детского возраста. Отец по прежнему тот же закоренелый, неисправимый пьяница, но только сделался еще беднее, еще оборваннее, еще распутнее. Мальчики долго бегают по улицам без всякого присмотра, без всякого воспитания и наконец совсем покидают его; при нем остается одна только дочь, и остается для тяжкой работы. Брань и побои всегда доставляют ему несколько денег чтоб снести их в таверну. И таким образом разгульная жизнь течет обычным чередом.

Однажды вечером он возвращается домой около десяти часов, - ранее обыкновенного, потому что дочь его вот уже несколько дней лежит больная, и следовательно ему не на что гулять в таверне. Для приобретения денег руками дочери он первый раз во время её болезни решается посоветовать ей обратиться к приходскому доктору, или по крайней мере решается спросить, чем она страдает. Была дождливая декабрьская ночь; ветер дул пронзительно холодный и дождь падал крупными, тяжелыми каплями. По дороге он выпрашивает у проходящих несколько пенсов, покупает небольшую булку (заметьте - он заботится о дочери, когда видит в ней орудие для приобретения денег) и торопится к дому с такой быстротой, сколько позволяют ему ветер и дождь. Между улицей Флит и набережной Темзы находится несколько грязных ветхих строений. К одному-то из этих строений он и направляет свои нетвердые шаги.

Переулок, в который он поворачивает, самый грязный и самый бедный. Дома, вышиною от двух и до четырех этажей, окрашены теми неопределенными красками, какие время, сырость и гнилость сообщают зданиям, сооруженным из самых грубых и самых твердых материалов. Окна многих домов заклеены бумагой; двери попадали с петель; почти из каждого окна высовывается жердь для сушки белья; из каждой комнаты вылетают громкие звуки брани и ругательств.

Одинокий фонарь в центре мрачного двора погашен или силою ветра, или кем нибудь из обитателей этого места, для того, чтобы жительство его не было доступно для человека незнакомого с местностью; единственный свет, подающий на избитую мостовую, выходит из окон комнат, принадлежащих более счастливым обитателям, которым подобная роскошь еще доступна. Посреди переулка проходило глухое журчанье потока грязи вместе с дождевой водой: ветер свистал между ветхими домами, двери и ставни пронзительно скрипели на петлях, окна дребезжали.