Не ожидая ответа, он и сопровождающий его капитан развернулись и поехали к своим людям.

Стюарт смотрел им вслед, пока все янки не начали движение по направлению к Нью-Мексико. Когда он был в возрасте Фолка – Господи Боже! – когда он был даже моложе, он не любил ничего более, чем войну. Сейчас, когда у него были собственные, мужавшие с каждым годом, сыновья, он уже не был настолько уверен.

Он повернулся к майору Селлерсу.

- В следующий раз мы увидим этого янки уже на поле боя.

Его адъютант коротко т энергично кивнул головой.

- Хорошо, - проговорил он.

Полковник Альфред фон Шлиффен слышал, что британское правительство считало дипломатическое представительство в Вашингтоне тяжелой службой в связи с отвратительным климатом в столице Соединенных Штатов. Конечно, он в точности не знал, было ли это правдой. Правда, если не было, то должно было быть по сути. Погода уже стала жарче и удушливей, чем когда-либо в Берлине, а мая едва перевалил за половину. Военный атташе кайзера Вильгельма I в Соединенных Штатах просунул палец под тесный воротничок синего прусского мундира, чтобы дать проникнуть внутрь хоть чуточке воздуха. Это помогло мало, если помогло вообще.

Весь в поту, Шлиффен ступил на огороженный чугунной решеткой балкон за окнами своего кабинета, вспугнув голубя, который сидел на перилах. Птица вспорхнула и улетела, громко хлопая крыльями. Шлиффен оценил это как маленькую победу – слишком много голубиного помета полосами усеяло темно-красный кирпич немецкого посольства.

Но вот над влажностью и жарой он победу одержать не мог. Неподвижность воздуха не нарушалась даже легким дуновением ветерка, жарко было как снаружи, так и внутри. Запряженные лошадьми коляски и фургоны двигались по Массачусетс-авеню в обе стороны. Проезжая часть была выложена кирпичом, так что экипажи не поднимали больших удушливых клубов пыли, но стук железных подков и ободков колес по мостовой был ужасающе громок.

Этот грохот вытеснил какие-либо мысли из головы Шлиффена. Для человека с его интеллектом это было просто нестерпимо. Он снова вошел в кабинет, закрыв за собой балконную дверь. Поскольку воздух был недвижим, то воздух вряд ли мог стать еще жарче от закрытых дверей, а поскольку балконные двери были застеклены, то он вряд ли затемнил свой кабинет.

На стене над рабочим столом висели три портрета в рамках. Католик, наверное бы, подумал, что это некие изображения светской Троицы. Это, правда, никогда не приходила в голову такому набожному гуттериту , как Шлиффен. Для него это были просто важнейшие люди в его жизни: выглядящий аскетом фельдмаршал фон Мольтке, чьи победы над Данией, Австрией и Францией превратили возглавляемые Пруссией германские народы в единое государство; полный, властный канцлер фон Бисмарк, чья дипломатия сделала победы фон Мольтке возможными; а над этими двумя находился портрет кайзера, сейчас уже изрядно полысевшего, венчик волос которого, усы и пышные бакенбарды уже побелели. Грудь его, увешанная заслуженными медалями, ибо он сам по себе был великолепным солдатом еще до того, как унаследовал трон короля Пруссии у своего брата.

Когда Шлиффен думал о солдатской карьере кайзера, он мог только восхищаться, ибо Вильгельм начал свою службу в марионеточных прусских войсках, которые воевали под командованием Наполеона еще на заре века.

- Сколько еще живущих могут похвастаться таким? – Прошептал Шлиффен.

А после этого Вильгельм помог вести Пруссию к величию: он знал, когда убедить своего брата отказаться от трона объединенной Германии после революций 1848 года, и знал, когда следует ее принять поколение спустя.

С портрета кайзера взгляд Шлиффена скользнул на маленькую фотографию хорошенькой молодой женщины, стоящую на рабочем столе – единственное проявление сентиментальности, которое он позволил себе в кабинете, который выглядел абсолютно по-деловому.