– В первый раз товарищ к нам, – сказал кто‑то из летчиков: в том, что это были летчики, Платон Григорьевич больше не сомневался.

– Ну почему же, я по загару сужу, – сказал он. – Сентябрь на дворе, а вы вон какие черные.

– Загар‑то уже сошел, – сказал сидящий рядом летчик. – У нас загоришь лучше, чем на любом курорте.

– Лучше, чем в Сочи, – добавил кто‑то.

– А купанья какие! – не то серьезно, не то в шутку продолжал сосед Платона Григорьевича.

– В море Лаптевых… – усмехнулся тот, что сидел с краю.

Платон Григорьевич искоса взглянул на него: паренек как паренек. Будто почувствовав взгляд Платона Григорьевича, летчик повернул к нему голову и громко сказал:

– Братцы, а ведь товарища этого я знаю. Я у него отборочную проходил. Медицина, значит, с нами летит.

– Что, разоблачили вас, товарищ военврач? – спросил рослый летчик и встал: девушка‑регистратор жестом подозвала его к окошку.

– Нас ждут, – сказал он, возвращаясь.

И в этот момент громкий голос из динамика раздельно произнес:

– Граждане пассажиры, в виду нелетной погоды рейсы, – далее следовало наименование чуть ли не десятка рейсов, – отменяются…

Дремавшие на скамейках пассажиры встали со своих мест, аэропорт загудел возбужденными голосами, у окошка камеры хранения сразу же выросла очередь. Платон Григорьевич сел было на место, но рослый пилот подошел к нему и тихо сказал:

– На нас не распространяется… Матч состоится при любой погоде…

Они вышли на летное поле. Моросил мелкий дождь. Сверкая прожектором, разворачивался на дальней взлетной дорожке пассажирский лайнер. Кто‑то взял из рук Платона Григорьевича его чемоданчик, и вся группа быстро пошла вслед за девушкой с повязкой дежурного к темневшему невдалеке силуэту небольшого самолета. Платон Григорьевич первым поднялся по трапу и, согнувшись, вошел в овальную дверь.

– Не споткнитесь! – предупредил рослый пилот. – Там посередине рельсы.

Платон Григорьевич прошел вперед, за ним поднялись остальные пассажиры. Дверь самолета закрылась, и на пороге командирского отсека показался пилот самолета.

– Добрый вечер, граждане пассажиры! – громко сказал он. – Позвольте провести перекличку.

– Не позволим, – сказал кто‑то. – Это дело стюардессы.

– Чего нет, того нет, – нарочито серьезно сказал пилот, и Платон Григорьевич понял, что командир корабля великолепно знает всех своих «пассажиров».

– Ну, ребята, вы как знаете, а я не полечу, – обратился к остальным рослый пилот. – Требуйте жалобную книгу. Никакого тебе комфорта, никакого уважения. И посмотрите на лицо этого товарища, лично мне оно не внушает ни малейшего доверия.

– У меня античное лицо, – строго сказал командир корабля, и Платон Григорьевич невольно улыбнулся: говоривший был скуласт, густые брови вразлет, нос мягкий, добрый, картошкой.

– Античное? – переспросил кто‑тo. – Тогда все, вопросов нет. Привязывайтесь, товарищи, покрепче.

Все завозились, доставая ремни. Платон Григорьевич удивленно на них посмотрел: в пассажирских самолетах пилоты форсят, ремни будто и не для них.

– А вы, товарищ военврач? – обратился к Платону Григорьевичу сидевший с ним рядом пилот, тот самый, который проходил у него когда‑то отборочную комиссию. – Давайте я помогу вам.

– Нет, нет, я сам, – Платон Григорьевич нащупал ремни, небрежно застегнул пряжку.