– Чувствую, – прошепталАнтоша.

Старик, действительно,впечатляюще выглядел – взглядом птицу сшибет, рукой подкову разорвет. Старикстоял перед каким-то металлическим столом со вделанными в него маленькимиподсвешниками. Все они были пусты, из одного только торчала горящая свеча,освещавшая лицо старика. Старик что-то шептал. Взгляд его был совершенноотрешен. И в то же время страшно сосредоточен. Нет, ни мыслью, ни созерцанием,ни воспоминанием был занят старик, но чем-то таким... таким грандиозно важнымдля себя, что Антоша, когда вгляделся в него все забыл, только глядел во всеглаза. Никогда еще в моей жизни, ни у кого с кем он соприкасался, не видел онтакого лица. Старик был занят, он не просто, стоял, он был занят каким-тоделаньем, которое не мог ни понять, ни языком выразить Антоша.

– Что это? – спросилАнтоша. Он так и сказал "это", а не "что он делает".

– Это – молитва, –ответил священник, – он молится. В 43-ем году, когда наши войска форсировалиДнепр у Киева... ты видел Днепр у Киева?.. Другого берега не видно. На самойсередине бревно его перевернуло и он оказался в воде. В шинели и в сапогах.Ноябрь месяц. И он доплыл.

– Но это невозможно.

– Конечно, невозможно.Но он тогда взмолился в воде. Впервые в жизни. Только и успел сказать:"Господи, помоги!" и ко дну пошел, захлебнулся, намок, да и холодюгажуткая. Сам рассказывал, что будто кто за шкирку его – р-раз и на поверхностьвыкинул. Стал барахтаться, а за шиворот так будто и держат его. Так идобарахтался. Он ведь тоже Антон. Тут, считай, треть прихожан Антоны, придел унас Антония Римлянина. Думаю, что сам он и дотащил нашего Антона до берега, каккогда-то его самого Господь на камне от злодеев сюда, на берег спасения, наРусь святую...

– А чего?.. О чем онмолится?

– А это он у канунастоит, где мы мертвых поминаем. Жена у него недавно померла. Вот за упокой душиее и молится.

– А чего запокойников-то молиться?

– А вот, когда помрешь,тогда узнаешь! Что б тот, кто умер, оказался бы в том самом Царстве Небесном,которое я тебе только что в обмен на грехи твои предлагал. И самое страшное длячеловека – если он не оставил по кончине своей ни одного молитвенника живого осебе, ведь за себя молиться умерший уже не может.

Сразу вспомнился Антошеего недавний друг. Знает он и родителей его и остальных родственников – ни укого из них и мысли не возникнет стоять вот так перед кануном и просить дляумершего какого-то Царства Небесного.

– Ну, а все ж таки, отецАнтоний, – впервые Антоша назвал священника по имени, – Царство-то это, котороена обмен, оно где вообще? Глянуть бы, пощупать.

– Вот Он, Вседержитель,Основатель и Царь этого Царства, и книге, которую Он подарил людям, Евангелиеназывается, вот там Он сказал, что Царство эту внутри нас начинается.

– Чудная геометрияполучается. – Антоша усмехнулся. – Царство Небесное, а внутри меня. В кишках,что ли?

– А у тебя что, внутрикишки только?

– Нет, еще печень,селезенка, легкие, желудок, а в нем – желчь!

– Грамотный. Желчь, явижу, у тебя не только в желудке. А там еще и душа, которая уже вон какизгаляться научилась. Что ж, по твоему, чего не пощупаешь того нет? А совесть,основа души, и ее что ли нет?! Чего это ты все вздрагиваешь, когда про совестьречь заходит?

– Так, ничего.

– Ничего? Думаю, чтоочень даже "чего". Ладно... Ну, а Америка есть?

– То есть как? Конечно,есть.

– Это где ж это есть?Ну-ка, дай пощупать.

– Чего?

– Да Америку, вот чего!

– Да как же?

– Да так же.