– Пошли! – старухасхватила Антошу за шиворот, открыла дверь и выкинула его из квартиры. И вышласама, захлопнув дверь. В каком состоянии остались за дверью папа с мамой, можносебе представить.

Однако, оставим их ипоследуем за Антошей.

Едва удержался он наногах от старухиного швырка и обалдело и со страхом ждал дальнейшего, когда оназахлопнула дверь.

 – Пошел! –рявкнула старуха. – Или опять за шиворот брать?

– Не надо за шиворот?! –промямлил Антоша, – сам пойду. А куда?

– Так еще и не понял?! Вхрам, где тебя крестили, который ты десять лет не замечал, к священнику отцуАнтонию, который тебя крестил. Один у вас с ним небесный покровитель. Кнебесному покровителю своему!.. – тут старуха не сдержалась и ткнула его в шею,– который стоял за твоей спиной и плакал, когда ты деньги из серванта тягал,когда с пьяного часы хотел снять!.. Что таращишься-то?! Да тот очнулся невовремя!.. Когда отметки свои в дневнике подделывал! Когда учителям врал, чтомать при смерти ,что тебе надо к ней в больницу ехать, а она жива-здоровехонькаи не знала ничего... Да ты так к смерти и мать-то родную приговоришь! Когда услабого деньги отнимал и в лицо его бил... Когда перед родителями юлил, корчилиз себя благочестивого. У-у!.. – и опять досталось по шее Антоше.

И вдруг перед ним возникхрам. Дотолкала старуха. Бессчетное число раз ходил мимо него Антоша и дажеголовы не поднимал. Голова его всегда была занята мыслями, далекими отсозерцания золотых куполов с крестами и тем более от того, чтобы в храм войти.Последнее, например, время она (голова) разрабатывала операцию по вскрытиюдвери "Жигулей", стоящих в квартале от дома, чтобы вынуть оттудамагнитофон, за который он уже с одного великовозрастного лоха деньги взял. Амагнитофон-то еще в "Жигулях" и возьмешь ли его, нет ли, кто ж егознает, одному Богу известно.

"ОДНОМУ БОГУИЗВЕСТНО!" – вдруг гулко повторилось в Антошиной голове, и даже в вискахзаломило от этого гула. И как-то совсем по-другому взыграло в голове этогулканье. Это была уже не проходная фраза. "Да Бог его знает" –весьма часто повторял Антоша и не думал вовсе никогда, что она вообще чего-тозначит.

Ломящая боль возникланеожиданно в плече Антоши. Он со вскриком обернулся. Старуха держала егокостяшками за плечо. И тот голос ее, от которого вздрагивали недавно он и папаи мама был ничто в сравнении с тем, что сейчас исходило из ее вонючего рта. Воттолько ни вздрагивать, ни шевелиться не мог Антоша от придавливающей боли вплече.

– Да, недобрый человек,да!.. – Ему известно все, Одному Богу известно все. И про тебя, как и про всех,Ему известно все! И пока я жива, пока ты не избавишься от меня, магнитофон изчужих "Жигулей" ты не получишь! Это говорю тебе я, твоя совесть!

Как он очутился в храме,Антоша не помнит. Видимо все-таки пинка он от старухи получил, ибосопротивлялся он вхождению в храм. Однако страшная боль прошла сразу. Служба вхраме давно кончилась, все пребывало в полумраке, лишь несколько свечей горелооколо разных икон. Какие-то старухи в халатах терли швабрами пол. Антоша резкообернулся сначала направо, потом налево. Его старухи-мучительницы не было. Небыло! Исчезла. Но тут же что-то (ох уж это "что-то") толкнуло егоназад, к выходу. Он выбежал из храма – и сразу ощутил на своем плече железныекостяшки его вонючей старухи-совести.

– Не мельтеши, недобрыйчеловек, не мельтеши. Я здесь. Просто в храме, дабы не смущать добрых людей, яснова растворяюсь в тебе. В храме каждый должен находиться со своей совестью.На чужую, тем более на такую, как я, нечего смотреть. Люди тайно несут своигрехи, свою совесть Богу. Когда отвечаешь за себя – отвечай, а за чужую совестьчужой и ответит.