– Что это ты, отрок,беготней занимаешься? – услышал над собой голос Антоша, когда вновь оказался вхраме. Сюда бегом, отсюда бегом. В храме не бегают.

– Вы это... поп? Ну,священник? – спросил Антоша.

– Точно, поп я,священник.

– Вас не Антонием зовут?

– Антонием. Так что тебяпривело сюда бегом?

– Вы меня крестили. Я –Антон. У нас с вами один этот... небесный покровитель, хотя я не понимаю, чтоэто такое.

– Что не понимаешь –вижу. А покровитель точно один. Вот он за моей спиной на тебя сейчас смотрит.

Священник чуть отступили совсем близко, на сводчатой стене, Антоша увидал нарисованного в полный ростбородатого человека в длинной одежде с золотым кругом вокруг головы. Нет, неувидал, а взгляды их... Нет, они не встретились, не скрестились, они врезалисьдруг в друга. Антоша привороженно застыл. Со стены на него смотрел живойвзгляд, даже больше, чем живой – именно так определил Антоша (на большее языкане хватало) то, что глядело на него из нарисованных глаз на стене. А и каксказать о взгляде, на тебя направленном, на стене нарисованном, что он больше,чем живой? Что есть больше жизни? Нет, на языке человеческом слова, чтобы определитьего, чтобы сказать о нем что-то. Может, правда, и есть, но Антоша ничего этогоне знал. Но оно – вот оно! Било! Стреляло из глаз на стене в глаза Антоши. Иотвести свои глаза невозможно. И будто что-то вынимают из нутра твоего этивзыскующие глаза, оно, вынимаемое этими глазами и ты наполняешься чем-то таким,чего никогда в жизни не испытывал...

Боднул туда-сюда Антошаголовой, как недавно папа бодал, когда старуха Антошина предстала перед ним, иотворотил-таки свои глаза от взгляда нарисованных святых глаз на стене.

– Ты чего это бодаешься,отрок, яко козел? – услышал Антоша ласковый голос батюшки.

– Глаза у него страшные,– сказал Антоша.

– Страшные? Ишь ты!..М-да... Однако, проняло? Уже хорошо. Не зря, значит, прибежал.

Антоша снова поднялглаза на изображение и сам утяжелил свой взгляд. Его первое смущение прошло."Чего это буду я теряться перед каким-то нарисованным?.." А и то – счего это? Перед живыми-то взрослыми никогда не терялся Антоша. Уж на чтосерьезно смотрит милицейский участковый, ежишься, когда он вперяется, ноничего, и его перевзглядил позавчера Антоша. Как стоял насмерть, что не он сжегкнопки лифта, так и остался стоять, хотя почти с поличным его застукали.

– Однако, ты и фруктуже, – сказал тогда участковый, причмокнув и почесав голову.

Много взрослых объегорилАнтоша и ни перед кем не робел. Одному недавно бутылку крашеной воды зафранцузский коньяк впарил, так и не поморщился. "А ну-ка?.. – Антошаподошел ближе – А глазки-то у этого покровителя почти как у того объегоренногопростачка – добренькие... Чего это вдруг меня заразнюнило?.."

– Однако, как живой, –вслух сказал совсем успокоенный Антоша, – а взгляд как у лоха, – совсем тиходобавил он.

Но священник услышал.Все это время он внимательно изучающе вглядывался в Антошу. Вздохнул тяжко.

– Как у лоха, говоришь?А лох– это тот, кого надуть не просто легко, но и необходимо? Хорошо, что хотьпокраснел, чуть-чуть, правда...

А между тем дело этобыло неслыханное и невиданное. Антоше, сколько он себя помнил, никогда не былостыдно, а сейчас он действительно чувствовал тепло краски у себя на щеках. Иочень это ему не понравилось.

-Да, ты прав, –продолжал священник тихим и жестким голосом. Никакой доброты уже нечувствовалось, он явно волновался. – Они, святые наши, добры, просты и доверчивы.Но они, друг ты мой, отрок дорогой, не лохи! Обмануть-то их просто, да в этомсмысла нет.