прервали предписанный им маршрут движения, до той, как старики,  стащив  с

убитой противогаз, балахон, а потом - снова поспорив немного - зачем-то  и

одежду, поспешно поползли прочь. Он наблюдал спокойно, потому что чувство,

в котором странно мешались недоумение и омерзение, стало слишком привычным

с того момента, как мальчик помнил себя. Душа его окостенела от отчаяния и

непонимания.   Все   было   мерзким.   Все   было   зверским.   Все   было

противоестественным и чужим. Не таким, как должно. Он не помнил, не  знал,

каким оно должно быть, но не принимал остервенелого мира, в  котором  жил.

Он и сам  был  не  таким  -  он  знал,  его  зовут  Мутантом,  потому  что

убийственное загадочным образом его  не  убивало.  Он  знал,  его  считают

сверхъестественным существом, и, видимо,  по  праву,  -  но  он  этого  не

понимал. Он знал, от него ждут чудес, - но его это не трогало. Он  помнил,

как очнулся в тепле забот профессора и его жены; но,  постепенно  осознав,

что они ничего не могут ему объяснить ни о нем самом, ни о мире,  что  они

не отец ему и не мать, что даже они как-то мимо  него,  -  он  ушел,  едва

начали стаивать насквозь серые от  радиоактивного  пепла  сугробы  ядерной

зимы. Ушел искать свои корни. И скоро понял - у него нет корней.

     С тех пор - вот уже почти полгода - он жил  бесцельно  и  безучастно.

Память  его  билась  о  бронированную  тусклую  штору,  сродни  тем,   что

прикрывали входы в жалкие,  зараженные  бункера.  Но  если  через  них  он

проходил  свободно,   вызывая   суеверный   ужас   окружающих   мгновенным

угадыванием цифровых кодов любого замка,  любой  следящей  системы,  любой

шифрованной информации, то все попытки броситься за  ту  секунду,  которая

помнилась исходной, - в странно чужой комнатушке  с  лампой  на  столе,  с

плохонькой репродукцией хорошей картины на стене, с ласковым, но странно и

нестерпимо  чужим  женским  лицом,  -  все   попытки   прорваться   дальше

оказывались тщетными. И никто, никто не мог ему помочь;  напротив,  помощи

ждали от него. Они, все - от него, одного. Это было смешно и горьки.

     Недавно он узнал, что к профессору он попал от  другой  женщины.  Это

был слух - его  следовало  проверить.  Возможно,  та  была  его  настоящей

матерью - хотя  все  равно  жена  профессора,  ночей  не  спавшая  с  ним,

полумертвым, во всех  отношениях  была  ему  больше  матерью,  нежели  та,

бросившая калеку. Иногда, несмотря на  духовное  отупение,  он  испытывал,

вспоминая свой безмолвный уход, уколы совести. Если бы  он  и  впрямь  мог

кого-то спасти, первыми - возможно, единственными - он спас бы  профессора

и его жену, заново научивших его сидеть, ходить, говорить, есть. Они  были

людьми мира, где он постоянно ощущал себя неким неудачным трансплантом;  и

в то же время в них было - было, было, он помнил - настоящее, естественное

и единственно возможное.