Изменить размер шрифта - +
«Едиными устами и единымъ сердцемъ»… Я не говорю, что надо отказаться совсемъ отъ действiй… Отнюдь нетъ… Но каждый изъ насъ понимаетъ, что всякая, такъ называемая интервенцiя съ оружiемъ въ рукахъ совершенно исключается. Действiя противъ большевиковъ выражаются не въ одномъ терроре, не въ бряцанiи оружiемъ, а въ каждомъ нашемъ слове, движенiи, жесте, мысли, проникнутыхъ действительностью, рождающей здоровую атмосферу и убивающей охватившiй насъ маразмъ… Мы должны проникнуться известнымъ мистическимъ настроенiемъ веры, чтобы создать определенные, такъ сказать, флюиды борьбы… Важно, господа, не то, когда падутъ большевики, а важно то, что они непременно падутъ, что они должны пасть… Важно, что мы хотимъ, чтобы они пали и знаемъ и веримъ, что это такъ и будетъ… Иными словами я васъ призываю къ вере, что горами движетъ… Будемъ все верить въ паденiе большевиковъ, создадимъ атмосферу, насыщенную флюидами такой веры и этимъ своимъ невидимымъ воздействiемъ, мистическою своею верою мы погубимъ ихъ наверно и навсегда…

— Такъ ведь вера то безъ делъ мертва есть, — громко сказалъ соседъ Нордекова. Онъ сильно волновался речами ораторовъ и близко принималъ къ сердцу то, что говорилось съ эстрады.

Записалось еще несколько ораторовъ, желавшихъ возразить докладчику, но за недостаткомъ времени и приближенiемъ рокового въ Париже часа «последняго метро» имъ было отказано, и заключительное слово было предоставлено Стасскому.

Онъ говорилъ (…) его усталый и, видимо, раздраженный. Ему точно казалось, что его не поняли, что не за*хотели услышать то, что онъ говорилъ, можетъ быть, передъ смертью.

— Я сказалъ, господа, — слабымъ, но яснымъ и далеко слышнымъ голосомъ говорилъ Стасскiй. — то, о чемъ я считалъ своимъ долгомъ предупредить васъ. Извините, что я не пришелъ къ вамъ съ коробкой мармеладныхъ конфетъ фабрики Лиги Нацiй… Я пришелъ къ вамъ, чтобы, какъ по радiо съ корабля крикнуть на весь мiръ:-S.O.S.!! Спасите насъ!!! Эти слова, эти ужасныя слова предсмертной муки, уже крикнулъ на весь мiръ въ 1920 г. писатель Леонидъ Андреевъ, крикнулъ ихъ со своего сторожевого поста, изъ Финляндiи, откуда онъ могъ наблюдать то, что делается въ Россiи. Мiръ его не услышалъ. Пусть сегодняшнее мое слово будетъ новымъ крикомъ, новымъ призывомъ къ странамъ, къ народамъ всего мiра: — S.O.S.!!

Последнiя слова онъ сказалъ едва слышнымъ голосомъ, потомъ съ неожиданною быстротою повернулся, и, согнувшись, сгорбившись, вошелъ за портьеру и скрылся изъ зала.

Съ глухимъ говоромъ публика стала вставать и, тесснясь въ проходахъ, выходить изъ помещенiя. Все торопились. Часъ последняго метро наступалъ. Перспектива ожидать ночныхъ автобусовъ, или сидеть до утра никому не улыбалась. Россiи этимъ не спасешь, а себе наделаешь непрiятностей. Расходились молчаливо въ мрачномъ раздумьи о надвигающейся катастрофе, предотвратить которую, казалось не было никакой возможности.

 

XXIII

 

— Факсъ, — окликнулъ выходившаго изъ зала Ферфаксова Ранцевъ. — Ты свободенъ?… Впрочемъ, напрасный вопросъ… Даже, если бы ты былъ и тысячу разъ занятъ, ты должеиъ сделать то, чгто я тебе скажу.

Ферфаксовъ остановился передъ Ранцевымъ съ видомъ собаки, слушающей своего господина.

— Посмотри на полковника Нордекова, — сказалъ Ранцевъ, показывая на человека, закуривавшаго у фонаря. — Ты понимаешь, его нельзя сейчасъ оставлять одного. Онъ дошелъ до точки. Онъ стоитъ надъ пропастью. Мы должны его спасти и сделать его своимъ. Следи за нимъ все время… Переговори, когда найдешь это нужнымъ… Я его насквозь вижу. Проклятый Стасскiй!.. Разве можно говорить такъ слабымъ духомъ… А, между прочимъ я никогда не ожидалъ, что будетъ день, когда и онъ прозреетъ.

Быстрый переход