Изменить размер шрифта - +

Нордековъ направлялся къ известной ему глыбе цемента, торчавшей на самомъ берегу надъ водою. Когда то тутъ хотели строить что то, или, можетъ быть, везли и обронили большой кусокъ цемента и онъ такъ и остался надъ водою. Это было излюбленное место удилыциковъ. Мысль Нордекова работала съ поразительною ясностью и онъ вспомнилъ объ этой глыбе: — «самое удобное место».

Нетъ ничего хуже, какъ не дострелиться. Это уделъ мальчишекъ. He дострелиться — это быть смешнымъ. Надо лечить — а где средства на это леченiе?… Да и надо устроить такъ, чтобы и хоронить не пришлось. Хоронить тоже дорого. He по беженскимъ средствамъ умирать. Полковникъ сядетъ на глыбу спиною къ реке. Отъ толчка, что будетъ при выстреле, онъ потеряетъ равновесiе и упадетъ въ воду. Тутъ достаточно глубоко. Теченiе подхватитъ его тело. Если бы онъ не дострелился, раненый онъ утонетъ. Тело его когда то найдутъ… Да и найдутъ ли?… Сколько гибнетъ тутъ народа, и тела ихъ никогда не находятъ.

Полковникъ взобрался на глыбу и селъ лицомъ къ реке. Разсветъ наступалъ. Въ голубой дымке тонулъ противоположный берегъ. Онъ былъ въ садахъ. Вдоль реки шла широкая аллея высокихъ старыхъ платановъ. За ними скрывались богатыя дачи. Река неслась гладкая, не поколебленная ветромъ. Изредка плеснетъ у берега большая рыба, сверкнетъ серебрянымъ блескомъ взволнованиой воды, и опять ровная серая простыня стелется мимо, и не видно, течетъ река, или стоитъ неподвижно, какъ длинная заводь. У цементнаго обрубка росла трава. Далеко за Сенъ-Клу гуделъ и шумелъ проснувшiйся, неугомонный городъ.

Светало. Вдоль по реке потянуло прохладнымъ ветеркомъ. Чуть зарябило воду, но сейчасъ же она успокоилась. Река стала глубокой, холодной, зеленой и прозрачной, какъ расплавленное бутылочное стекло.

«Хорошо… А жить нельзя… Какъ жить?… Совсемъ и навсегда безъ Родины?… Какъ красиво это утро… И Сенъ-Клу… He напрасно это место такъ любили и Наполеонъ и Императрица Евгенiя… Императрица Евгенiя?… Прожить девяносто летъ и только сорокъ изъ нихъ быть счастливой!.. Пережить позоръ сдачи въ пленъ пруссакамъ мужа… Смерть въ англiйскихъ войскахъ въ далекой колонiальной войне въ Африке сына, едва ли не убитаго теми самыми англичанами, кому онъ предложилъ свою прекрасную молодую жизнь… Она пережила все это… Скиталась на яхте, жила на чужбине, отвергнутая Родиной. Пережила свою необычайную красоту, свою любовь, свою гордость, счастье и все жила, ожидая, когда приберетъ ее Господь… Векъ другой… Сильнее что ли были тогда люди?.. Верйли по иному?.. Въ Сенъ-Клу былъ счастливъ съ Жозефиною Наполеонъ… Тоже, сколько пережилъ! Московское пораженiе, гибель армiи. Отреченiе отъ престола. Ватерлоо… Святая Елена… А вотъ все жилъ… Катался верхомъ, гулялъ подъ надзоромъ ненавистныхъ ему людей, а съ собою не кончилъ… Писалъ мемуары. Игралъ въ карты… Говорятъ, любилъ кого то позднею любовью. Мучился отъ тяжкой болезни. Советовался съ докторами… Что же держало ихъ, былыхъ владельцевъ Сенъ-Клу, на земле?… Вера?… Наполеонъ и не верилъ… Я?… Какая же у меня вера?… Привычка и больше ничего…

 

Воспоминанiя, вдругъ нахлынувшiя при виде Сенъ-Клу отвлекали отъ главнаго… Если такъ думать, если это вспоминать — зачемъ и кончать съ собою?… Но жить уже нельзя было. Собственно говоря главное уже было сделано. Записка написана. Онъ вышелъ въ неурочное время изъ дома, онъ все сделалъ. Остается лишь пустая, такъ сказать, формальность: — засунуть револьверъ въ ротъ и нажать на спусковой крючекъ. Медлилъ. Ему вспомнилась его Леля и сынъ Шура, не Мишель Строговъ, а Шура, милый мальчикъ съ забавными вихрами на голове и съ детскою серьезностью.

Тяжкимъ усилiемъ воли все это прозналъ. Зачемъ? Корабли сожжены и нетъ возврата… Онъ уже не самоубiйца, но приговоренный къ смерти.

Быстрый переход