— Говоритъ псалмопевецъ Давидъ: — «вечеромъ водворяется плачъ, а на утро радость».

— А да что тамъ!.. Псалмопевецъ Давидъ!.. Глупости все это!..

Ho радость яркаго, солнечнаго весенняго утра была кругомъ, и не могъ уже полковникъ не ощущать ее. Птицы пели въ ветвяхъ деревьевъ аллеи. Люди еще не появились. Мирны и тихи были въ утреннемъ свете маленькiя дачки съ закрытыми ставнями окнами. Пыль и газы машинъ прилегли къ земле вместе съ росою. Воздухъ былъ свежъ и душистъ. Съ нимъ въ самую душу полковника вливалась такая радость бытiя, которой онъ никакъ не могъ противостоять. Онъ невольно слушалъ, что спокойно и разсудительно говорилъ ему Ферфаксовъ и, хотя все продолжалъ думать, что все это просто сонный бредъ, задавалъ вопросы и давалъ ответы.

Удивительна была речь Ферфаксова и такъ неожиданна.

— Вотъ вы, Георгiй Димитрiевичъ, на какое страшное дело покусились, a o томъ не подумали, что такая ваша решимость, такая готовность разстаться съ лучшимъ Божьимъ даромъ — жизнью — могла бы послужить на пользу Родине.

— Но… Какъ?… Поехать туда?… Для этого нужны визы, фальшивые паспорта?… Деньги?… Что же, я готовъ… Хоть сейчасъ… На какой угодно террористическiй актъ я готовъ. Вы сами видали — мне жизнь копейка… Научите, какъ это сделать?… Къ кому пойти?… Вы можете мне верить, я не предамъ… He разболтаю… Человекъ, пережившiй все то, что я сейчасъ пережилъ, мне кажется достоинъ доверiя… Вы темъ более меня не первый день знаете, и знаете, почему я пошелъ на это…

— Вы все хотите идти старыми путями… Маленькiе террористическiе акты… Безусловно необходимые… Митинги протестовъ… Посылка агитацiонной литературы. Все это хорошо, когда мало денегъ и нетъ организацiи…

Полковникъ съ удивленiемъ посмотрелъ на Ферфаксова. Немудрящiй онъ офицеръ съ собачьими, не ломающими своего прямого взгляда глазами. Откуда онъ такъ говоритъ?… Что знаетъ онъ такое, чего онъ, полковникъ Нордековъ, не слыхалъ.

— А что же?… Есть деньги?… Есть организацiя?… Что то не верится… У насъ объ этомъ ничего не слышно?… По Парижу объ этомъ не болтаютъ…

— Вотъ это то, что не болтаютъ и хорошо… Это доказываетъ серьезность того, что я вамъ предложу…

Они входили на rue de la Gare. Полковникъ заволновался и снова сталъ раздражителенъ.

— Что вы меня арабскими сказками успокаиваете. Вотъ я у своего дома. Мне предстоитъ объясненiе съ женою. Если она встала — она уже могла найти мою записку и, согласитесь, что достаточно глупо после нея взять, да вотъ такъ вотъ и явиться собственною персоною, целымъ и невредимымъ… Глупо-съ… Нестерпимо

глупо!..

— Вы что же тамъ написали?…

— To, что всегда въ такихъ случаяхъ пишутъ: — «въ смерти моей никого не винить»… Ну и прочее, что тамъ полагается… Чтобы и тела моего не искали… Ну и о причинахъ тоже… Хорошъ буду я… такъ вотъ и явиться… Воскресшiй покойникъ.

— Где вы оставили вашу записку?

— На нашемъ единственномъ спальномъ столике, подъ ея бюваромъ.

— Ну, беда не велика. Она еще, можетъ быть, жена то ваша, и не встала. Ведь и шести часовъ нетъ. А и встала, такъ не сейчасъ она станетъ по бюварамъ рыться.