|
Потом сел на солнце поближе к окну и молча закурил. Время от времени он косился на меня и бросал мне отрывистый вопрос. Один раз это было: -- А матушка твоя как? И, когда я ответил, что она тоже умерла: -- Да, пригожая была девица! Потом -- долгое молчание и опять: -- Что ж это у тебя за друзья? Я сказал, что все они джентльмены из рода Кемпбеллов; на самом же деле, если кто из них и обращал на меня хоть какое-то внимание, то лишь один, и этот один был пастор. Но я стал подозревать, что мой дядя слишком низко меня ставит, и, очутившись с ним один на один, хотел дать ему понять, что за меня есть кому вступиться. Он, казалось, что-то прикидывал в уме; потом заговорил: -- Дэви, друг любезный, ты не ошибся, что пришел к своему дяде Эбенезеру. Для меня честь семьи превыше всего, и свой долг по отношению к тебе я исполню. Но покуда я не придумал, куда тебя лучше определить -- то ли по юридической части, то ли по духовной, а может быть, и в армию, ведь молодые люди только о ней и мечтают, -- я уж тебя попрошу, держи язык за зубами: негоже Бэлфуру ронять себя перед какими-то захудалыми Кемпбеллами из горного края. Никаких писем, никаких переговоров -- короче, никому ни слова, а нет, так вот тебе бог, а вот порог. -- Дядя Эбенезер, -- сказал я. -- У меня нет причин не верить, что вы мне желаете только добра. При всем том, было бы вам известно, и у меня есть своя гордость. Я пришел сюда не по своей воле, и если вы еще раз вздумаете указать мне на дверь, вам не придется повторять дважды. Ох, видно, и не понравился ему мой ответ! -- Та-та-та, -- сказал он. -- И все ты торопишься, друг любезный. Погоди денек-другой. Я ведь не чародей какой-нибудь, чтобы осыпать тебя золотом из котелка с овсянкой. Ты только дай мне день или два, никому ничего не говори, и я о тебе позабочусь, будь покоен. -- Вот и ладно, -- сказал я. -- Коротко и, ясно. Если вы хотите мне помочь, знайте, что я буду и рад и благодарен. Я начал думать (боюсь, слишком рано), что дядя спасовал передо мной, и вслед за этим заявил ему, что надо вынести и посушить на солнце мой матрас и одеяло, а в такой сырости я спать нипочем не буду. -- Кто хозяин этому дому, ты или я? -- проскрипел он своим въедливым голосом, но мгновенно осекся. -- Нет, нет, это я так, -- сказал он. -- Нам ли считаться, Дэви, дружочек: твое, мое... Родная кровь -- не пустяк, а нас, Бэлфуров, только и осталось, что мы с тобой. И он сбивчиво залопотал о былом величии нашего рода, о том, как отец его затеял перестройку замка, а он положил конец этому греховному расточительству; и при этих словах я решился выполнить поручение Дженнет Клустон. -- Паскуда эдакая! -- взвизгнул он в ответ. -- В тысячу двести девятнадцатый -- стало быть, дня не пропустила с тех пор, как я в уплату долга продал ее добро с торгов! Ничего, Дэвид, она еще у меня пожарится на горячих угольках! Я этого так не оставлю. |
