|
Но я не побирушка, я от вас не жду подаяний, во всяком случае, таких, какие дают скрепя сердце. Не глядите, что я бедно одет, -- и у меня есть друзья, которые только рады будут мне помочь. -- Та-та-та, порох! -- сказал дядя Эбенезер. -- Не кипятись понапрасну. Мы еще поладим как нельзя лучше. И, Дэви, дружок, если ты больше не хочешь каши, я ее, пожалуй, прикончу сам. М-мм, знатная еда овсянка, -- продолжал он, согнав меня с табуретки и отобрав у меня ложку, -- здоровая еда, вкусная. -- Он скороговоркой пробубнил молитву и принялся за кашу. -- Отец твой, помнятся, любитель был поесть. Не то чтобы обжора, но едок отменный, а я -- нет: клюну разок-другой и сыт. -- Он отхлебнул пива и, как видно, вспомнив про долг гостеприимства, предложил: -- Если хочешь промочить горло, вода за дверью. Я ничего не ответил на это и продолжал стоять, не двигаясь, пристально глядел на дядю и еле сдерживался от гнева. Дядя же продолжал поспешно набивать себе рот, а сам то и дело косился на мои башмаки, на грубые, деревенской вязки чулки. Один лишь раз он отважился посмотреть выше, наши взгляды встретились, и у дяди смятенно забегали глаза, как у карманного воришки, пойманного с поличным. Это навело меня на размышления: не потому ли он держится так несмело, что отвык бывать на людях, а когда немного освоится, это пройдет и мой дядя обернется совсем другим. Меня вывел из раздумья его скрипучий голос: -- И давно умер твой отец? -- Вот уже три недели, сэр, -- ответил я. -- Он был себе на уме, Александр, -- потайной человек, молчун, -- продолжал дядя. -- В молодости, бывало, от него слова не дождешься. Небось, и про меня не много говорил? -- Я и не знал, что у него есть брат, сэр, пока вы сами не сказали. -- Ай-яй-яй! -- сказал Эбенезер. -- Неужели и про Шос не рассказывал? -- Даже названия не поминал, сэр. -- Подумать! -- сказал мой дядя. -- Удивительно, что за человек! При всем том он был, казалось, на редкость доволен, не знаю только, собою ли, мной или таким удивительным поведением моего отца. Одно было очевидно: то неприязненное, даже враждебное чувство, которое на первых порах внушала ему моя особа, по-видимому, начинало проходить; во всяком случае, немного погодя он вскочил на ноги, подошел ко мне сзади и бодро хлопнул по плечу. -- Дай срок, мы еще славно поладим! -- вскричал он. -- Я, право, рад, что впустил тебя в дом. Ну, а теперь ступай в постель. Как ни странно, он не стал зажигать лампу или свечу, а, выйдя в темную прихожую, начал ощупью, тяжело дыша, подниматься по лестнице, потом остановился возле какой-то двери и отпер ее. Я кое-как вслепую ковылял сзади и едва не наступил ему на пятки, а он, объявив, что здесь будет моя комната, пригласил меня войти. Я так и сделал, но через несколько шагов остановился и попросил огня, чтобы лечь спать при свете. -- Та-та-та! -- сказал дядя Эбенезер. |
