|
Пока обитатель замка возился, старательно запирая дверь, я наугад двинулся вперед и очутился на кухне. Огонь в очаге разгорелся довольно ярко, освещая помещение; я никогда не видел, чтобы в кухне было так голо. Полдюжины плошек на полках, на столе ужин: миска с овсянкой, роговая ложка, кружка жидкого пива. И больше во всей этой огромной пустой комнате с каменным сводом -- ничегошеньки, только запертые сундуки вдоль стен да угловой шкафчик-поставец с висячим замком. Наложив последнюю цепочку, мужчина последовал за мной. Я увидел тщедушное существо с землистым лицом, согбенное, узкоплечее, неопределенного возраста, -- ему могло быть пятьдесят лет, могло быть и семьдесят. Колпак на нем был фланелевый, поверх дырявой рубахи, взамен сюртука и жилета, наброшен был фланелевый же капот. Он давно не брился. Но самое удручающее, даже страшноватое были его глаза: не отрываясь от меня ни на секунду, они упорно избегали смотреть мне прямо в лицо. Определить, кто он по званию или ремеслу, я бы не взялся; впрочем, более всего он смахивал на старого слугу, который уже отработал свое и за угол и харчи оставлен присматривать за домом. -- Есть хочешь? -- спросил он, остановив свой взгляд где-то на уровне моего колена. -- Можешь отведать вот этой кашки. Я ответил, что он, наверно, собирался поужинать ею сам. -- Ничего, -- сказал он. -- Я и так обойдусь. А вот эля выпью, от него у меня кашель мягчает. По-прежнему не сводя с меня глаз, он отпил с полкружки и внезапно протянул руку. -- Поглядим-ка, что за письмо. Я возразил, что письмо предназначается не ему, а мистеру Бэлфуру. -- А я кто, по-твоему? -- сказал он. -- Давай же сюда письмо Александра! -- Вы знаете, как звали отца? -- Мне ли не знать, -- отозвался он, -- если твой отец приходится мне родным братом, а я тебе, любезный друг Дэви, родным дядюшкой, хотя ты, видно, и гнушаешься мною, моим домом и даже моей доброй овсянкой. Ну, а ты, стало быть, доводишься мне родным племянничком. Так что давай-ка сюда письмо, а сам садись, замори червячка. От стыда, усталости, разочарования мне не сдержать бы слез, будь я на год-другой моложе. Но сейчас, хоть и не в силах выдавить из себя ни слова хулы или привета, я подал ему письмо и стал давиться овсянкой. Куда только девался мой молодой аппетит! Тем временем дядя, наклонясь к огню, вертел в руках письмо. -- Ты знаешь, что там писано? -- вдруг спросил он. -- Печать цела, сэр, -- отозвался я. -- Вы сами видите. -- Так-то оно так, -- сказал он. -- Но что-то же привело тебя сюда? -- Пришел отдать письмо. -- Ну да! -- с хитрой миной произнес он. -- И, для себя, надо думать, имел кой-какие виды? -- Не скрою, сэр, -- сказал я, -- когда мне сообщили, что со мной в родстве состоятельные люди, я и вправду понадеялся, что они мне помогут в жизни. |
