Развеселившись от абсурдной мысли, что могу наткнуться на Луи Цифера, просто гуляя по округе, я перешел дорогу до длинной террасы, засаженной деревьями и выходящей на широкий парк и реку. К западу, за излучиной Сены, в небо над раскинувшимся городом уходила Эйфелева башня. Я спустился по широким ступеням и попал, если не врал путеводитель, в Jardin des Tuileries – хотя черт знает, как это произносится. Прошел пару статуй крылатых коней и оказался на площади Согласия. В центре площади торчал древнеегипетский обелиск – в точности близнец Иглы Клеопатры в Центральном парке.

Я рассматривал пустую мостовую – где, как говорил «Мишлен», когда-то стояла гильотина, – и пытался представить буйную толпу, день за днем глазевшую, как больше тысячи человек преклоняют колени перед «бритвой нации». За казнями наблюдали эти самые здания вокруг. Перед мысленным взором проблеснуло падающее лезвие, ярко брызнула кровь, палач поднял капающую голову, испуганно уставились ее глаза. Говорят, мозг после обезглавливания жив еще несколько минут. Если Луи Цифер действительно тот, за кого себя выдает, у него наверняка было место в первом ряду.

Я поднял воротник дождевика и перешел площадь, глядя на Елисейские поля. Укутавшись в серую завесу тумана и дождя, Триумфальная арка расплывалась в отдалении – торопливый и неудачный этюд углем. Пройдя на север мимо действующего фонтана, я прогулялся вдоль рю Руаяль к классическому греческому храму посреди дороги. Оказалось, что это церковь Мадлен. Высоко на широких ступенях, в обрамлении коринфских колонн церковь больше напоминала здание суда.

По дороге обратно на Вандомскую площадь я заглянул в La Tabatière d’Or – дорогую табачную лавочку с логотипом «Кодака», прилепленным к витрине. При помощи словарика я договорился с хозяином, чтобы он сделал двадцать копий глянцевой фотографии доктора Цифера и картонной афишки Эль Сифра. Не хотелось расставаться со снимками, но я знал, что копии пригодятся в поисках. Старик сказал, что дубликаты будут готовы завтра. В каждом газетном киоске по дороге я искал нью-йоркские газеты. Не свезло. Все, что нашлось на английском, – парижская «Геральд Трибьюн». Розыск некоего Гарри Ангела полицейским департаментом Нью-Йорка не считался международными новостями, зато смерть миллионера-кораблестроителя Итана Крузмарка – да. Я купил «Трибьюн» и сунул в сумку.

Серое небо и нескончаемая морось не испортили старосветскую элегантность окружения. Город как будто дрейфовал во времени. Манхэттен был бесконечно развивающейся динамо-машиной, постоянно обновлялся в неистовстве сносов и строек, тогда как Париж казался другим – безмятежным и терпеливым, затерянным миром, скрытым в давно забытых снах. Все здесь говорило об ушедшей эпохе. Здесь жили призраки, осаждавшие своими воспоминаниями настоящее. Самое оно для того, кто зовет себя дьяволом.

Я вернулся в отель в четверть пятого, замызганный после прогулки под дождем. Туфли хлюпали, штанины промокли до колен.

– Люблю Париж под дождем, – пошутил я с человеком за стойкой консьержа.

– Два месяца назад было наводнение, – нахмурился он. – Сена разлилась по улицам.

Я попросил прислать в номер ведро льда. Последнее, что я ел, – завтрак в самолете. Я упомянул об этом, справившись об ужине в ресторане отеля.